Игорь Бурдонов ФАРФОРОВЫЙ КИТАЕЦ

 

У него на правом плече сидел фарфоровый китаец и поглаживал своё голое пузо. И хотя другой рукой китаец цеплялся за его ухо так, что мочка со временем оттянулась вниз, – всё же он старался держаться прямо, чтобы китаец не свалился и не разбился о каменный пол.

У неё вместо крыльев были испанские веера. Один веер нагонял горячий воздух, а другой – холодный, так что с ними было удобно и зимой и летом. Она долго лязгала ключами и цепочками, пока, наконец, не открыла все замки и засовы пояса верности – и тот с грохотом упал на каменный пол.

«Это вовсе не пояс верности», – шепнул ему на ухо китаец. «Сам вижу», – шепнул он в ответ.

Наутро они сидели на кухне и молча пили кофе. Она сложила свои веера над головой и стала похожа на кукушку в часах. Луч солнца скользил по циферблату лица, ресницы тикали. Китаец капризничал и требовал чаю. В конце концов ему пришлось напомнить китайцу, что тот фарфоровый, а потому чай ему не нужен. Этажом выше включили перфоратор, так что молчать было удобно.

Уже в дверях он поцеловал её в губы, она успела сказать только «девять часов», а сколько минут, он так и не узнал. Свою вторую тень он оставил на вешалке, рядом с её второй тенью.

Всю дорогу до метро он ощущал на затылке её взгляд, и было щекотно от прикосновения ресниц. Перед тем как спуститься под землю, он почувствовал порыв холодного воздуха, а внизу на него дохнул воздух горячий.

В вагоне пассажиры подключились к розеткам  и завтракали звуками, картинками и словами. Приближался час пик, ему розетки не досталось, и он сидел просто так. Напротив него ахейцы в золотых масках лениво обсуждали проблему Трои, справа девушка с персиками жевала персики и складывала косточки в пакетик, слева дремал Антон Павлович Чехов. Он уже хотел разбудить Антона Павловича и спросить его о давно мучившей его сорок седьмой запятой в «Степи», но тут китаец дёрнул его за ухо и, оторвав палец от пуза, показал на дверь. Он чуть не проехал свою станцию.

В офисе секретарша начальника порхала пальцами по клавиатуре, а жужжальцами прижимала к заднегруди сразу два телефона и жужжала. У начальника на правом плече сидел нефритовый император, который сразу соскочил и, поманив китайца пальцем, увёл его в соседнюю комнату. Вскоре оттуда послышалось хоровое пение.

"Хочу послать в тебя в Энскую область", – сказал начальник и завязал усы бантиком. – Там у одной старушки нашёлся старинный топор. Надо бы им дрова поколоть". И начальник закачался в кресле, разглядывая в бинокль потолок кабинета.

Ему не хотелось ехать в Энскую область, не хотелось дрова колоть. Но, поскольку ему не хотелось и ничего другого, он согласился. Они сплясали с начальником прощальный танец, разняли нефритового императора с китайцем, которые успели напиться и теперь дрались, помахали друг другу платочками, и он вышел из кабинета.

В Энской области когда-то был туристический заповедник, но потом по мере смешения уровней реальности предприятие стало нерентабельным, драконы уползли обратно в пещеры, девушки уехали в город, а море высохло, обнажив кучи мусора на дне. Дорога вилась между аккуратными, ухоженными полями сорняков и крапивы, обочина сверкала разбитыми кристаллами, отслужившими свой век, а над головой дребезжали поржавевшими колокольчиками синички и лисички. Пристегнувшись двойным ремнём безопасности, он дремал рядом с ямщиком, не слушал его монотонный рассказ о коллапсирующих звёздных кластерах, и сортировал в памяти последние фотки с испанскими веерами, замками и засовами, которые всё падали и падали, всё грохотали и грохотали. А может быть, это грохотали колёса брички на металлических выбоинах старой римской дороги. Китаец тоже дремал, что-то бормоча по-китайски себе в фарфоровую бороду, не забывая поглаживать голое пузо и на ухабах дёргая его за ухо.

Старушка жила в новомодном сферическом коттедже, к которому с одной стороны прилепилась новенькая рубленая банька с дровяной печкой, а с другой – скособоченный портал космической связи. В горнице, стены которой были сплошь увешаны фотографиями отживших родственников, он сплясал со старушкой танец встречи, по-старомодному чувственный и бурный. Потом долго пил чай, слушал, как старушка нараспев читает инструкцию к топору, смотрел, как она расплетает и сплетает свою косу и подпрыгивает до потолка в особо волнующих местах текста. Китаец слез с плеча и ушёл в портал поболтать на халяву с далёкими родственниками.

Топор оказался действительно старинным, слегка заржавевшим, но с исправной гидравликой. А вот дрова совсем отсырели: они покрылись грибами и голубыми цветочками, и в них завелись призраки. Каждый раз, когда топор раскалывал полено надвое, призраки выпрыгивали из него и выли. Старушка бегала вокруг, собирала призраков в мешок и время от времени сыпала туда же кошачий корм в качестве успокоительного. Китайца это почему-то рассмешило, он подпрыгивал у него на плече, барабанил себя по пузу, смеялся и мешал колоть дрова.

Вечером, после работы, старушка растопила печь, нажарила картошки с салом, достала из подпола грибочков и огурчиков, и выставила на стол бутылку Клейна. Пока он ел и пил, старушка раскинула карты, вызвала десятка два духов, протестировала их и отобрала одного, с рыжими бакенбардами и в вицмундире. Бакенбарды долго беседовали с китайцем, почему-то на санскрите. Потом старушка посадила бакенбарды себе на плечо и ушла в спальню.

Он вышел во двор по нужде, а потом долго сидел на крыльце и курил. Верхняя душа поглядывала на звёзды и робко балансировала на краю космической гармонии, находя странное успокоение в этом промежуточном положении. Со стороны реки наползал белый туман, тягуче думая одну и ту же туманную думу, в которой звёзды каким-то образом ассоциировались с каплями воды. Нижняя душа вдыхала запахи вечернего воздуха, играла с огнём и холодом, и жмурилась от удовольствия, когда попадала в ямку равновесного тепла. В траве бранились цикады, решая кому из них подойти ближе и попросить закурить.

«Как ты думаешь, мы правильно живём?» – спросил он китайца. Но тот ничего не ответил, потому что крепко спал, свернувшись калачиком на собственном пузе. На огонёк сигареты прилетели ночные бабочки, замахали испанскими веерами и затикали ресницами.

Без второй тени ему стало зябко, он затушил окурок и вошёл в сферу. Засыпая двумя снами, внешним прохладным, и внутренним тёплым, он успел подумать: «живём всё-таки...» Китаец причмокнул во сне и изогнулся в иероглиф «сновидение».

16 января 2016