 |
Игорь Бурдонов Бакунинская, 57 |
Двухэтажный дом № 57 по Бакунинской улице был ещё дореволюционной постройки (для молодых: имеются в виду революции 1917-го года: февральская и октябрьская). Когда-то там были ресторан и казино. Мой дедушка любил туда ходить, он там играл в карты. А бабушке это не нравилось. Потом казино закрылось; второй этаж выделили под жильё, а на первом этаже открылся техникум советской торговли. Позже в этом техникуме какое-то время учились моя мама и мой дядя, дети моей бабушки (те двое, что выжили из четверых родившихся). Дедушке и бабушке тоже дали комнату на втором этаже, хотя бабушка и не хотела селиться в этом доме, где раньше казино было. Большую залу разделили на комнаты. Размер комнаты зависел от количества душ в семье. Чуть ли не сами жильцы выкладывали стены между комнатами из кирпичей. Моя мама вспоминала, что одни наши соседи нас обманули: сказали, что у них много народу, а потом оказалось, что мало, да уж поздно было: стену-то выложили.
Наша коммунальная квартира имела номер 11. Заходишь с улицы в парадную дверь, поднимаешься на второй этаж, открываешь две двери подряд и оказываешься в коридоре. Длинный как улица. Тремя лампочками освещался коридор, по сто ватт каждая, и не так уж и светло было. В дальнем конце, у двери на "чёрный ход" даже и темновато. А по обеим сторонам коридора – двери в комнаты. Это сколько же дверей было? Подсчитать надо... этот коридор у меня перед глазами так и стоит трёхсотваттный, навечно видно в память врезался.
А дверей было четырнадцать! По числу семей. Ну, это первоначально, потом кто-то уезжал, семьи разрастались и занимали несколько комнат. Наша семья стала занимать две комнаты, а потом, когда я женился и у нас появился ребёнок, то есть образовалась вторая семья, то и она получила сначала одну, а потом и две комнаты. Из одной комнаты в другую нужно было ходить всё равно через коридор. Число семей уменьшалось, а число комнат и дверей в коридоре, конечно, оставалось прежним – четырнадцать. Если не считать дверь с парадной лестницы, дверь на "чёрный ход", две двери в два туалета и дверь на кухню.
Все комнаты были узкие и длинные: с одного торца входная дверь из коридора, с другого конца окно. Длина комнаты около восьми метров, а ширина была разная (от числа душ зависела), в некоторых комнатах даже меньше двух метров. Потолки пятиметровые, лепнина переходила из комнаты в комнату. По причине необыкновенной высоты потолков почти в каждой комнате были антресоли. Нет, совсем не те куцые ящики для барахла, которые позже прилеплялись к потолку в прихожих квартир в хрущёвках и домах 70-ых годов. То был второй этаж квартиры, целые комнаты, куда надо было подниматься по стационарным деревянным лестницам. И антресоли и лестницы на них, конечно, жильцы делали сами. В моей памяти всплывает картина: мне пять лет, я лежу на кровати, болею. Бабушка советуются со мной, какое имя выбрать для моей только что родившейся сестры. А в торце кровати, около входа к стене прислонены длинные свежие доски, которые так вкусно пахнут морозной смолой, хвоей... Антресоль начиналась от входа и доходила до середины комнаты. Спереди она ограничивалась барьерчиком. Можно было подойти к этому барьерчику и смотреть вниз, или в окно. Иногда, правда, в майские или октябрьские праздники, окно бывало наполовину закрыто огромным портретом вождя: Ленина или Сталина.
Окно было высокое с закруглением наверху и широким подоконником. Теперь таких подоконников не бывает, на него можно было поставить горшки с цветами в несколько рядов и разные другие предметы. Окно демонстрировало почти метровую толщину добротных кирпичных стен. Под подоконником, по стандарту нашей квартиры, располагался холодильник. Холодильником в то время называлась довольно большая дыра в наружной стене дома, прямоугольной формы, отделённая от улицы слоем в один кирпич и сообщающаяся с улицей через небольшое отверстие, в которое обычно вставляли железную трубку. В холодильнике были сделаны полки, а со стороны комнаты имелись дверцы. Зимой такой холодильник работал довольно эффективно.
И кухня нашей квартиры тоже стоит у меня перед глазами. Ей богу, это какой-то шедевр общего жития! Огромная (как тогда казалось) кухня: два окна, три газовые плиты, две раковины и... сколько же столов было кухонных?... да, одиннадцать столов. Потом, правда, десять осталось. Как описать вечер на кухне? Когда все пришли с работы и все женщины всех семейств жарят, парят, варят, стирают, гладят бельё и купают детей в корытах и ваннах (железных, а не кафельных), да и сами иногда моются – тогда только дверь на кухню закрывается (но не запирается – замка не было) и надо стучать прежде, чем войти. Кухня – это народное вече коммунальной квартиры. Здесь решались все вопросы, все дела квартиры. Здесь кричали, спорили, ругались, дрались, мирились, обсуждали новости...
Думаю, излишне говорить, что никаких ванн, душевых кабин или, не дай бог, биде и в помине не было. Да хрен с ним, с биде, не было горячей воды, и её приходилось греть на огне. Бачок в туалете был на высоте двух метров, и от него спускалась вниз к унитазу железная труба. А для спуска воды имелась цепочка с ручкой. Может быть, кто-нибудь ещё помнит такую конструкцию? Места общего пользования в квартире убирались жильцами по очереди, имелся график дежурств.
Теперь про гаджеты и прочие компьютеры и теле-видео-медиа: их тогда не было. Был домашний телефон. Сначала один аппарат стоял в коридоре, а другой почему-то в одной комнате, то есть только для одной семьи. Потом этот второй телефон "экспроприировали", и в общем пользовании стало два телефонных аппарата, они стояли на тумбочках в разных концах коридора. Помню, как появился первый КВН, точнее КВН-49. Только это был не "Клуб весёлых и находчивых", а телевизор 49-го года. КВН – аббревиатура, составленная по первым буквам фамилий его основных конструкторов: Кенигсона, Варшавского и Николаевского. Телевизор уже сразу был в частном пользовании. Когда первая семья купила телевизор, вся квартира собиралась в их комнате и смотрела в маленький круглый экран диаметром 18 см. Чтобы было хоть что-то видно, перед экраном ставили увеличительную линзу, наполненную дистиллированной водой.
Лестница "чёрного хода" вела во двор. А ещё можно было попасть в соседнюю квартиру, уже не коммунальную – там жила одна семья, и по деревянной лестнице – на чердак. Двор как двор – типичный московский дворик. С котельной, деревьями, палисадничками, всякими закутками, сарайчиками и аркой, через которую попадаешь в Рукунов переулок. Вообще-то он назывался "Рыкунов", но мы все говорили "Рукунов" – так привычнее для русского слуха казалось. "Рыкунов" – по фамилии домовладельца полковника Рыкунова (конец XVIII века). Но так переулок назывался до 1939-го года, а потом стал называться Балакиревским – по фабрике им. Балакирева на Бакунинской улице, а сама фабрика – в память о Николае Дмитриевиче Балакиреве (1875-1920), рабочем этой фабрики (когда она принадлежала ещё акционерному обществу "Ронталлер и Ко"), участнике революции 1905 года.
Однажды в нашу квартиру № 11 ко мне в гости пришёл китаец. Мне тогда было лет шесть-семь, в первой половине 50-ых годов. В те годы событие экстраординарное. А дело было так. Моя мама работала чертёжницей в Артиллерийской инженерной Академии им. Ф.Э.Дзержинского (сегодня Военная академия Ракетных войск стратегического назначения имени Петра Великого). А у этой Академии был летний военный лагерь в сосновом лесу где-то в районе Гороховца (Владимирская область). Офицеры и вольнонаёмные приезжали в этот лагерь вместе с семьями. я провёл там четыре лета. Помню высоченные сосны, леса с грибами и черникой, болота с клюквой, озеро, переходящее в трясину... Офицеры и вольнонаёмные жили в разнообразных деревянных домиках, а слушатели Академии – в палатках. Там были немцы, болгары, китайцы. Вот там я и подружился с одним китайцем. И он в Москве зашёл ко мне в гости, в квартиру № 11, подарил китайскую закладку для книг с кисточкой. А мама и бабушка, конечно же, усадили китайца за стол: кормить и поить. Китайцу наливали белое вино, а бабушка с мамой пили лёгкую домашнюю наливку. Но китаец совсем не пил, только попробовал и скоро ушёл. Мама недоумевала: не понравилась ему водка? Попробовала сама – и о, ужас! Оказывается, бабушка перепутала и достала из "холодильника" (ну, того, что под подоконником) не водку а уксус. Вся квартира переживала – как бы не вышел международный скандал. А больше всех переживала мама – всё-таки она работала в Академии Дзержинского, а не где-то там ещё. Но всё обошлось.
В Рукуновом переулке
Во дворе седого дома
Старый тополь бросил тень.
В той тени сидел китаец
Опечаленный донельзя
От того, что слишком выпил
Нехорошего вина.
Он потом домой вернётся,
Нарисует горы-воды,
И в беседке над обрывом
Будет долго созерцать.
И тогда напишет гатху
На углу своей картины
Про вино и тень, и тополь
Во дворе седого дома
В Рукуновом переулке,
Где обрёл он просветленье
Неожиданно совсем.
Наш дом был как раз угловым: фасадом выходил на Бакунинскую улицу, а боком – на Балакиревский переулок. А на самом углу – я ещё помню – стоял гранитный столб для привязывания лошадей. Теперь уже не стоит, конечно. Когда-то по нашей улице ходили трамваи – я это ещё помню – и тогда, конечно, окна, выходящие на улицу, старались не открывать – слишком много грохоту было. Потом трамвайные рельсы убрали и пустили троллейбусы.
Пройдя вдоль фасада дома, идёшь дальше вдоль ограды школьного сада. За ним в глубине стоит четырёхэтажное здание – оно и сегодня там стоит. Не знаю, что там сейчас, а тогда была школа № 619, в которой я учился в 1-3 и 6-ом классах. С одной стороны школьного сада от улицы через железные ворота и калитку шла асфальтовая дорожка к ступеням главного входа в школу, а с другой стороны высилась красная стена нашего дома с одним-двумя глухими окошками.
Красная стена смотрит в школьный сад.
Она смотрит, как в окружении цветущих яблонь и груш на высоком постаменте красуется строгий серебряный бюст Иосифа Виссарионовича Сталина. Когда Иосиф Виссарионович умирает, бюст падает с постамента и остаётся лежать на клумбе. Иосиф Виссарионович лежит внизу, уткнувшись носом в чёрную землю школьного сада.
Мало кто заходит в школьный сад, а за ветвями цветущих яблонь и груш постамент не виден. Дети забираются на постамент и стоят там вместо Сталина.
Красная стена смотрит на это в Начале лета года Красной обезьяны.
Помню рассказ моей мамы о старике, что во время войны был где-то здесь похоронен в школьном саду. Старик был упрямый и во время бомбёжек на спускался вместе со всеми в подвал, а прятался в ямах в школьном саду. Куда и упала авиационная бомба и убила старика. И его похоронили в той самой яме, в которой он прятался.
Около другого, не главного, входа в школу всегда росло высокое толстое дерево, кажется липа, а может быть, тополь. Его ветви нависали над сарайчиками, которыми школьный двор был отделён от двора нашего дома.
В конце семидесятых наш дом сломали, школьного сада тоже больше нет. На месте и дома и сада теперь что-то вроде скверика. Я недавно там был и удивлялся: как же на такой маленькой площади помещались и наш дом, и наш двор, и школьный сад? Липа-тополь всё ещё высится у второго входа в бывшую школу, хотя это, наверное, уже другое дерево.
28 января 2015
написано для интернет-издания "Окно в Москву"
https://www.facebook.com/pages/%D0%9E%D0%BA%D0%BD%D0%BE-%D0%B2-%D0%9C%D0%BE%D1%81%D0%BA%D0%B2%D1%83/349092225264472?fref=nf&pnref=story