Игорь Бурдонов

ГАРЬ

В это лето стояла такая жара, что у людей мысли и тела ходили порознь, встречаясь только в озерной воде. После купания, когда тела брели по дороге домой, обливаясь потом, мысли еще долго скользили в прохладной глубине, а на поверхности среди бликов солнца покачивались одни пустые скорлупки животов, плеч, коленей и ягодиц.

Ночью, когда тела валялись в беспамятстве, мысли возвращались и сплетались в сны. И тогда из-за леса приползала Гарь. У нее было тело, смешанное из тумана и дыма, как тела людей смешаны из мужчин и женщин. Но у нее не было мыслей, точнее, не было своих мыслей, поэтому ее манили чужие. Она приползала, стелясь вдоль дорог и заглядывая в окна домов, где над спящими телами роилось кружево снов. Гарь проникала в это кружево и пробовала мысли на вкус и запах. Они были разными: сладкими и солеными, острыми и пресными, одни пахли придорожной травой, другие – верхушками елей. Но от Гари все сны начинали горчить и тревожно клубились как дым и туман. Людям снились кошмары и они просыпались среди ночи, почувствовав запах Гари.

Нельзя сказать, чтобы Гарь хотела чего-то плохого или у нее были злые намерения, потому что она не была живым существом в полном смысле этого слова, и не могла чего-то хотеть или преследовать какие-то цели. Мысли людей привлекали и притягивали ее, как север привлекает магнитную стрелку, а промокашка притягивает воду. Когда люди просыпались, сны рассыпались, растворяясь в Гари. Поэтому у Гари появлялось что-то вроде сознания, довольно странного и обрывочного, сотканного из кусочков ночных мыслей многих людей. Эти кусочки не прилегали друг к другу плотно, как это бывает у одного человека, так что он даже не чувствует, где кончается один кусочек и начинается другой, а чувствует только эту непрерывность, которую называет своим «я». У Гари было много «я», точнее, кусочков разных «я», плохо пригнанных один к другому, как в неумелой мозаике, с промежутками, заполненными дымом и туманом. Ее псевдосознание, похожее на фасеточный глаз насекомого, строило картину мира, далекую от вѝдения человека. В этом мире кто-то за кем-то гнался и не догонял, кто-то убегал и был пойман в самый последний миг, по кругу неба гремел гром, сухой как щелчок курка при осечке, желтая трава вырастала из земли уже сухая, а деревья ложились на землю.

Людям мерещились зарева пожаров и люди выходили в ночь из своих домов, вынося самые странные вещи, как если бы они были самые необходимые для продолжения жизни. Кто-то держал в руках икону, кто-то – канистру бензина, кто-то – вышитое полотенце, которым никогда не пользовались и которое хранилось в дальнем углу сундука, а кто-то – недопитую вчера бутылку водки. Их тела одевались столь необычно, что это не объяснить ночной внезапностью. Были тела в шубах на голое тело, будто ожидался мороз, а не жар огня, тела в купальниках, будто ожидалось наводнение, а не пожар. Одни укрывали только левую половину тела, другие – только правую. Находились и такие, кто надевал сапоги, перчатки и шапку, как бы пытаясь защитить только то, что торчало из торса. За всем этим с полутемного неба наблюдала тусклая Луна и мелкие иголки сонных звезд. Потом мысли успокаивались и возвращались в тела, а тела – в кровати.

Возвращалась и Гарь, поумневшая, почти разумная. Но мысли ее все еще оставались чужими кошмарами, и она хотела слиться с их владельцами. Это желание было неосознанным, но непреодолимым, сродни половому инстинкту. Сны из вчерашней ночи искали сны сегодняшней ночи, а те пытались дотянуться до завтрашних снов. Так у Гари появлялась память, и она сравнивала то, что было, с тем, что есть. А это рождало предвидение того, что будет, то есть то, что отличает разумное существо от неразумного: желания, надежды, мечты и цели.

В это лето стояла такая жара, что люди лишались надежды, желаний и цели, мечтали о теплом дожде, в холодные ливни не веря. И снег, что кружится и падает с неба на землю, казался наивною сказкой, которой и дети не верят.

И люди глупели, а Гарь умнела. И я был одним из людей, и писал эту историю, и мне не давался финал. Наверное, потому, что я тоже глупел. А может быть, потому, что Гарь крала во сне все мои финалы и сплетала из них свой собственный нечеловеческий финал, лишь отдельные кусочки которого мне удавалось увидеть в моих ночных кошмарах, чтобы забыть поутру. И только изредка, когда мое тело пустой скорлупкой плавало в озерной воде, будто тень мелькала смутная мысль о смысле утраченной жизни, чтобы тут же растаять в солнечных жарких и мутных от гари лучах. Будто и не моя мысль, а чья-то еще, чужая, горько пахнущая.

Ночью звезды не освещали землю, они освещали Гарь, что окутывала землю дымом-туманом. Мне снились чужие сны. Нелепые как их носители. Дым-туман сплетал эти сны в одно фантастическое кружево. Оно вращалось вместе с землей, поднималось в небо, где умирала старая Луна, опускалось до травы, прокуренной до желтизны. Или уносилось через выпуклый луг, чтобы плыть над вогнутой водою озера, где я чувствовал прохладу глубин. Потом возвращалось в деревню. И можно было ходить по всем половицам или сесть на любую лавку или облокотиться на любой стол и смотреть сразу во все окна в теплую тьму. И я забиралась во все постели, опускалась на все подушки, укрывалась всеми простынями. Я почти засыпала, размышляя о смысле непрошеной жизни, пытаясь нащупать… Но меня все время отвлекали: я шел в туалет опорожнить мочевой пузырь, у меня была ночная эрекция, я закуривал сигарету, мучаясь бессонницей. Я пыталась молиться перед иконой, хотя не ведала, что такое Бог, и не понимала, что мне просить у Него. В неизъяснимой печали я пыталась опустошить початую бутылку водки, хотя не знала жажды. Я примеряла одежду то на левую, то на правую половину, натягивала шапку и надевала сапоги, хотя и одежда, и шапка и сапоги оставались там, где лежали. Я пыталась нащупать финал, который нужно найти до дождя на восходе солнца, хотя я не знаю, зачем.

5-10 августа 2010, Липовка