Инна Савельева

ИЗГНАНИЕ ИЗ РАЯ

Наш Бог, того не сознавая,
в душе - поэт, и потому
изгнал Адама он из рая;
и мне понятно, почему.
Адам был скучен и уныло,
заметьте! с Евой "согрешил".
Никто не скажет: "полюбил он" -
он Еву вовсе не любил.
Их прегрешение буквально
описано в двух-трёх словах:
как бы случайно и банально
им переспать пришлось в кустах.
Прошли века, и вкус любовный
людьми чертовски овладел:
послушать, что в тиши альковной
любовник Суламифи пел!
О, если бы Адам бесцветный
смог Еву тонко оценить,
со всеми фруктами на свете
её восторженно сравнить,
все краски, трепеща и тая,
цветами разными назвать,
не смог бы Бог-поэт из рая,
грехи кляня, его прогнать!

ЧЕЛОВЕК БЕЗ ОБЕРТКИ

Снял он обувь - стал пониже,
снял пальто и стал худее.
Без костюма - лоск пожиже,
без очков - на вид глупее.

Шапку скинул - плешь наружу,
без перчаток - руки-крюки.
Без жилета грудь поуже,
зубы вынул - хуже звуки.

Без портфеля вид попроще,
без мобильника - как нищий.
Скинул майку - вовсе тощий,
Сбрил усы - такой носище!

Посмотрела - засмеялась!
Как важна вещей опека!
Снять трусы ему осталось -
и не будет человека.

КОНЦЕРТ В КОНСЕРВАТОРИИ

У ящика уселся пианист,
Но ящик был лежачий, не стоячий -
Роялем назывался этот ящик,
Был пианист скорее роялист.

Вот роялист разинул свой рояль
И стал дубасить по нему с охотой:
Он выполнял аккордную работу,
Наваливаясь туфлей на педаль.

Он с силой педалировал аккорд
Для старушенций, что сидели сзади:
Они пришли его бренчанья ради,
И роялист был этим очень горд.

Ушами проглотив репертуар,
Орала "браво!" публика надсадно,
Рояль устал, пинаемый нещадно -
Ведь это был почтенный экземпляр.

Перед подъездом ручкой делал жест
Из бронзы гениальный композитор
И за дверьми, что накрепко закрыты,
Не слышал исполненья своих пьес.

После концерта рады были все:
Старушки, пианист, что так старался,
Старик-рояль - что жив еще остался,
И автор, что концерт не слышал сей.



ИНТЕЛЛИГЕНТНЫЙ РАСПОРЯДОК ДНЯ
Немного классической музыки после работы
- и крепкий сон восстановит ваши силы.

ПРОИСШЕСТВИЯ
Более 400 человек пострадали на концерте группы <Галдеж>.
Страдания слушателей продолжались около 3 часов.

ОВОЩНОЙ СТРИПТИЗ

О, луковиц округлые бока
И загорелой кожицы сиянье!
Как груди летом с пляжного песка,
Взывающие к скорому свиданью.

Редиски - как пунцовые уста,
Распотроши - там будто сахар зуба,
Их белизна внутри как снег чиста,
Так эротично ими смачно хрупать!

Тугой капусты полные шары,
На сферы круглых ягодиц похожи -
На сексуальный плод мужской игры,
С такой пленительной по-женски кожей.

У огурца весьма амурный вид,
Пригодный целиком к употребленью,
А кожа его прочная хранит
Готовый элемент осемененья.

У помидорчиков забавный цвет,
Их к огурцу приставить так и тянет,
Чтоб получился этакий комплект,
Весьма волнующий, пока не вянет.

Морковь с картошкой тоже хороши
Уж тем, что плоть любую вам напомнят.
Они способны тоже послужить,
Коль скрытое желанье неуемно.

А если эти овощи сварить,
Сварганив бесподобное творенье,
Оно способно вкусом породить
Оргазм с обильным слюноотделеньем.

В ПОИСКАХ СЧАСТЬЯ

На стол поставлены закуски,
Лапша, икра из баклажан,
Нечистый спирт в бутылках узких
И с каждой стороны стакан.

Их первый ужин на вершине,
Смотрины вышли на финал.
Известно - истина в графине,
И каждый там ее искал.

И вот уже пусты бутылки,
Испита истина до дна.
И в ней для счастья предпосылки,
У каждого она одна.

Дружок лежит, но не в салате,
А мерзнет носом в холодце,
И в алкогольном аромате
Укроп трепещет на лице.

Подружка, окосев по брови,
Селедкой глушит аппетит
И с грандиозною любовью
На ненаглядного глядит.

В душе уже довольны оба
И планов строят громадье:
Она - кормить его до гроба,
А он - кормиться у нее.

ОБЫЧНАЯ СВАДЬБА

Невеста думает: <Вот счастье привалило!>
Никто дорожку ей не перешел,
Уже неделю, как мамаша не пилила,
Родить не стыдно - срок уж подошел.

Жених в уме перебирает своих девок
И видит, что невеста неплоха.
В мужьях придется к ним теперь <ходить налево> -
Не то, что разгуляй для жениха.

Мамаша крестится, что дочка в платье влезла,
И "все у ей теперь как у людей".
Папаша рад, что будет зять семье полезный -
Не безработный и не прохиндей.

Привычный тамада не тратит сил на мысли,
И на всю сумму тормошит гостей.
Всё мелет языком, чтоб тосты не закисли,
И не забыл собачке взять костей.

Девчонки юные и мальчики - смешались,
Пьянея друг от друга в уголках.
В мечтах о свадьбе девки глубже задышали,
А парни делят их на кулаках.

Гостей солидных развлекают на баяне,
Им только б наораться да плясать,
Ну а мамашины подружки на диване
Покорно ждут сигнала убирать.

Орут все "Горько!" и довольны тарарамом.
Лишь крошка, слыша рядом бас мужской,
Тревожно думает в животике у мамы:
<А муж у мамки - папка-то не мой!>

БУТИК

Бутик стерильный пуст, как кошелек
У тех, что чередой проходят мимо.
Молчит у двери бронзовый звонок,
И холодит кондишен нестерпимо.

Тут входит тетка в вязанном платке,
Глядит с предельным трепетом на цены
И без покупки сразу, налегке,
Бочком уходит, в ужасе, со сцены.

Окаменели лица продавщиц,
Что, дескать, нужно шушере убогой
Среди изящных фирменных вещиц,
Доступных по цене лишь только богу?

Вдруг оживленье: дама из крутых
Зашла понюхать тряпки из Парижа.
Не приглядев товаров никаких,
На выход резво навострила лыжи.

И снова мёртво светится панно,
И снова пусто в зале серебристом,
Идет торговля странно и темно.
Но деньги лавка отмывает чисто!

ПУСТАЯ МЕЧТА МУЖА

Когда со мной ты, я не одинок,
Когда меня ты кормишь - я питаюсь,
Я сплю с тобой, прекрасно высыпаясь,
Бегом бегу на каждый твой звонок.
Когда мы вместе, я всегда молчу -
Ты говоришь и здраво, и толково,
Меня ты понимаешь с полуслова,
С тобою я до солнца долечу.
Мне просто больше не о чем мечтать!
А, впрочем, есть одна мечта пустая,
Несбыточная, мелкая такая,
В которой я люблю порой витать:
Не быть у твоих правил в кабале,
Раскидывать своих идей червонцы
И не лететь к мифическому солнцу,
Греша на восхитительной земле.
Мечта о том, чтоб был я одинок,
Чтоб всякою хреновиной питался
И с кем-нибудь всегда не высыпался,
И никогда б не слышал твой звонок!

УЛИЧНЫЕ ПРОБКИ

Эти чертовы пробки сведут нас с ума!
Непрестанно и едко газуя,
Все стоят, и затора густая чума,
Словно кильки, машины прессует.
< Нет, - подумал однажды водитель один, -
- Надо тратить часы экономно!
С ноутбуком и здесь, среди тысяч машин,
Я работать смогу автономно>.
На руле он печатал с трудом в тесноте,
А заторы все больше крепчали,
И кишки, с голодухи, в его животе
На всю улицу громко урчали.
Вот жена ему стала в дорогу совать
Супчик в термосе, сыр и котлетки,
Чтобы было чего иногда пожевать,
Безнадежно томясь в своей клетке.
Было жарко порой, он окно закрывал
И потел, защищаясь от смога -
Из-за этого в кейс обязательно брал
Пару свежих сорочек в дорогу.
А от нервов ему помогал коньячок,
И его не ловили приборы -
Этот сделанный в пробке целебный глоток
За полдня выходил через поры.
Как-то раз он тоскливо скучал в вираже,
Кое-как продвигаясь по метру,
И подумал, что ёрзает долго уже,
Что пора ему выйти до ветру.
И с тех пор он здоровье свое бережет,
И заботясь о целости почек,
Непременно с собою в машину берет
Темносиненький скромный горшочек.

ПАРКОВАЯ ЗАРИСОВКА

Я взгромоздилась на спинку садовой скамейки и вспоминала, как скифы в борьбе с Византией всадников гордых сбивали с коней своей пикой. Вот и меня с этой спинки собьет кто угодно - только бы бабочка часом меня не толкнула или листок на плечо не упал бы сушеный!

Я ведь по-женски слаба и хрупка как тарелка, я разобьюсь, и прохожий меня, чертыхаясь, всю соберет по кусочкам и сложит на лавке. Этот кошмар меня больше всего и пугает: лавка в грязи вся, как будто по ней шли коровы. Это стада молодежной отвязной тусовки лезут на лавки в заляпанных жижей кроссовках, виснут на спинках задами и хрипло гогочут, курят и пьют, веселя своих телочек матом. Нет ни одной не заляпанной в парке скамейки, где бы усталая, чисто одетая дама смела раскинуть на час утомленные члены.

Артём Кузнецов

Чай со снегом

В ночь с 4-го на 8-е марта.

Вы когда-нибудь пили чай со снегом? Не со льдом и не с холодной водой, а именно со снегом?

Для этого нужно заварить душистый чай, добавить в него дольку ароматного лимона и сахара по вкусу. Потом открыть окно в снегопад и выставить свою чашку на подоконник.

Лучше всего делать это весной, в марте. Снег в эту пору особенно лёгкий и игривый. Выпейте пару глотков, и вы почувствуете, как он прорастает в вас хорошим настроением. На ум приходят слова веселой песенки, и хочется делать глупости.

Не советую пробовать чай со снегом в зимние месяцы. Он тогда ранит, как осколок стекла, а в вашей чашке может даже образоваться небольшой каток.

Осенью тоже не рекомендуется пить этот чай. В эту пору снег молодой, ядреный и может ударить в голову, как шампанское. Вреда от него не много, да и пользы никакой.

Летний снег мягкий и сладкий. Он очень тяжелый и неподвижный. От такого чая вам захочется лечь спать и не просыпаться до зимы.

* * *

Снежинки с интересом подлетают к чашке и, не удержавшись, ныряют в неё с головой. Они весело щебечут на своём языке и тихонько смеются звонким смехом. Ко мне на кухню прибежал испуганный таракан. Уже поздно, а я всё не сплю. Он волнуется, как бы я не стал случайным свидетелем ночных чудес.

За окном март. За окном снег. Время лениво переворачивает песочные часы за полночь, и всё начинает идти вспять. Сначала снежинки за окном, игриво покрутившись передо мной, улетают наверх, в небо. Вдали пробегает собака, хвостом вперед. Свеча на столе собирает рассеянный свет и укутывается в растраченный воск. Дворник разгребает сугробы и разбрасывает их по дорогам. И так до утра. Может быть, всё дело в чае со снегом?

* * *

Кутамундра (Cootamundra)

Кутамундры, семейства каракулевых, водятся на севере Италии. Обычно их можно встретить в горах. Они неприметны и живут преимущественно на деревьях. Чаще всего кутамундры имеют сероватый окрас, иногда отливающий серебром. У кутамундр два хвоста, один подлиннее, другой покороче, которые заканчиваются пушистой кисточкой. Хвост - важнейший орган кутамундр, так как от природы им больше не даны никакие конечности.

У кутамундр большие плоские уши, которые прикрывают большую часть тела. Уши кутамундр подвижны и они могут прикрывать либо брюшко, либо заднюю часть. В сильные итальянские морозы кутамундры опускают уши вниз. На передней части тела у кутамундры расположена небольшая плоская голова. Если приглядеться повнимательнее, то можно заметить 11 небольших белых глазок, которые расположены в одну линию. Сторожилы говорят, что по ночам эти глазки светятся и напоминают собой надпись cootamundra , сделанную на латыни.

На брюшке у кутамундр располагаются ротовые отверстия. Вся их нижняя часть буквально выстлана небольшими белыми округлыми ртами. Кутамундры - животные не агрессивные и, как правило, ни на кого не нападают. Иногда они спускаются с деревьев и выходят к людям. Чаще всего это происходит зимой. Человек, защищаясь от холода, сам сажает кутамундру себе на голову. На самом деле, таким образом он защищает себя не только от холода, но и от негативных мыслей и эмоций. Дело в том, что кутамундры питаются человеческой агрессией, гневом, злостью и прочими чувствами, отравляющими жизнь человека.

В настоящее время популяция кутамундр резко увеличилась, благодаря благоприятной питательной среде и отсутствию естественного отбора (природных врагов). Способы размножения кутамундр науке до сих пор неизвестны, впрочем как и предназначение некоторых органов. До последнего времени считалось, что это просто тёплый головной убор производства Италии, но никто не догадывался о том, что это живые существа.

Определить кутамундру просто - при возникновении у Вас каких-либо отрицательных мыслей или эмоций Вы почувствуете, что они куда-то растворяются, а люди, глядя на Вас, начинают улыбаться.

Если на вашей голове завелась кутамундра, не пугайтесь, это очень полезное животное, которое сделает Вас намного счастливее.

16 января 2005 г .

[одна из разновидностей кутамундр]

* * *

Тонкий лёд

Когда Мила провалился под лёд, душа его не успела выпорхнуть к ангелам на небо, а заметалась среди его сальных одежд, пару раз прыгнула под пятку в левый сапог, да там и утихла. Холодная вода, что свежий воздух, обжигает легкие и звенит в ушах. Не успел Мила забыться, как очнулся в избе. Тело, что старая одежда, никак не хотело надеваться на душу. Помаявшись с ним немного Мила увидел её.

Каждый глаз быстрее другого, волосы, что ночь в сентябре, нос как песня о моряках и рот, будто сам по себе. Взглянул Мила на красавицу, и сапог с его левой ноги упал. Выхаживала она его старательно, как ковёр ткала, узор за узором, пока он совсем не окреп. Вместе с силами вернулась к нему и память, что вороны на тополя. Отблагодарил он хозяйку, да решил домой идти к жене, детям и корове.

- Раз уходишь, говорит хозяйка, то знай, коль меня увидишь ещё раз, беги не оглядываясь. Заплёл Мила её слова себе в усы, да пошёл домой. По возвращении жил он вроде как прежде, да уже не так, как борщ на третий день. Думы его стали медленными, а сны быстрыми. В каждом сне искал он ту незнакомку, что спасла его, да не мог найти. Время шло быстро, как река к истоку, а Мила совсем не старел, словно перегнал он свой возраст, да ждал на берегу.

После случая со льдом, он уже и на рыбалку не ходил, да и вообще воды опасался. Правая его рука стала левой, а левая правой. Пошёл он к гадалке и попросил её назвать имя той женщины, а она только улыбнулась ему, так что звезды померкли, и прогнала прочь. Не выдержал Мила и отправился назад, к тому месту, где всё и случилось. Пришёл, а дома то и нет, будто и не было никогда, только старый колодец. Заглянул он в него и увидел себя молодым. Вот идёт он вдоль реки, а мимо лодки плывут. В лодках барышни нарядные сидят, и в одной он узнал её. Она как его увидала, то вся в лице переменилась.

- Беги, - кричит, - пока не поздно!

Когда Мила провалился под лёд, душа его не успела выпорхнуть к ангелам на небо, а заметалась среди его сальных одежд, пару раз прыгнула под пятку в левый сапог, да там и утихла.

* * *

Песочные часы - низ

Посвящается

М. Павичу

* * *

17.30. На мониторе куча открытых окон. Нужно закрыть их все, пора домой. Кажется, вчера звонила Л. Мы мило поболтали, но я так и не решился пригласить её куда-нибудь. Слишком устал. Подожду выходных, а там:

За окном уже темно. Зима. Странно, я осознаю только зиму. Лето, весна и даже осень всегда живут в воспоминаниях, как старые фотографии в альбоме. Ну вот, пока раздумывал, уже пробило 18.00. Надеваю ботинки, беру свою сумку и на выход. За соседними столами живут мои сослуживцы. Р. в наушниках гоняет монстров по лабиринтам, С. тоже в наушниках слушает музыку и листает бесконечные страницы электронной сети. Теперь мне немного понятнее, почему именно сети. В её виртуальной паутине уже барахтаются миллионы таких, как мы. Пожимаю обоим руки и выхожу.

На углу небольшой магазинчик из тех, где ничего нет, но всё есть. Ноги сами спускаются по его ступенькам вниз. У прилавка, словно очнувшись ото сна, понимаю, что нужно сделать выбор, который давно сделан. Продавщица, глядя сквозь меня в угол, берёт левой рукой с полки банку джин-тоника, в то же самое время, как я произношу первые слова, а правой пробивает мой заказ. Смутное сомнение, как черная шапка на голове пловца, выныривает из колодца моего сознания, но тут же растворяется вместе с глотком джина в тонике.

Непонятно утро или вечер, когда входишь в подземелье метро. Мимо проплывают белые рыбьи лица, очень похожие на те, что видел вчера. В углу притаились две серых тени с блестящими глазами. Они словно два крокодила следят глазами за возможными жертвами. Как всегда, предпоследняя поездка на моем билете. В тесном поезде ухитряюсь достать из сумки книгу. Открываю наугад и попадаю на ту страницу, что читал вчера. Кажется, будто я уже знаю, что будет с героем на следующей странице. Мучительно стараюсь вспомнить, но глаза читают быстрее. Делаю привал в романе и перехожу на другую станцию метро.

Сажусь в знакомый вагон с рекламой телесериала. Снова думаю, - Хорошо, что у меня нет телевизора, и достаю свою книгу. Волосы шевелит ветер, украденный сверху и заблудившийся внутри тоннелей. Эхо так громко, что его никто не слышит, и все могут спать, делая вид, что читают или разговаривают. В вагон входят те же люди, что вышли несколькими станциями раньше.

Она наоборот уже вышла. Она редко ездит до моей станции, хотя утром я встречаю её чаще. Иногда у неё черные волосы, как крылья грача и маленькие глаза, один старше другого. А иногда, она с рыжими кудряшками, в джинсах, у которых одна штанина глупее другой. Однажды толпа прижала нас друг к другу и я хотел рассмотреть её поподробнее, но не смог разглядеть её лица. Только запах духов и улыбка её кожаной сумочки остались в моей памяти. Спрошу в следующий раз, как её зовут, - подумал я, но не сделал этого.

Сова прокричала два раза, пора выходить, моя остановка. Иду к автобусу и думаю, - Я тут всего пол года, а как будто всю жизнь. Каждый день не похож на другой, и все вместе одинаковы, как страницы в книге. Дома пусто и тепло. Хочу есть, но нет аппетита. Иду на кухню и достаю из холодильника сосиски. Режу хлеб и дольку чеснока. Читаю дальше свою книгу, пока не позвонит телефон. Беру трубку. Это Л. Мило болтаем ни о чём, жалуюсь, что устал, а ещё только середина начала недели. Вешаю трубку и понимаю, что хотел пригласить её куда-нибудь, да забыл: или просто устал? Ничего, подожду выходных, а там:

Ставлю будильник на семь утра и ложусь спать.

17.30. На мониторе куча открытых окон. Нужно закрыть их все, пора домой. Кажется, вчера звонила Л. Мы мило поболтали, но я так и не решился пригласить её куда-нибудь. Слишком устал. Подожду выходных, а там:

* * *

Песочные часы - верх

Смотрю наверх, в ветвях берёзы притаилось гнездо. Медленно падает снег. Неизвестно ещё чем порадует сегодняшний день. Я говорю,

- Здравствуй Москва! Я тебя люблю.

Ноги весело несут меня к автобусной остановке. В тот момент, когда я вышел из подъезда, от остановки отошёл мой автобус. Слава Богу, - подумал я, - Хороший знак. День будет удачным. На остановке мало народу, все уехали на предыдущем автобусе.

С удовольствием разворачиваю перед мысленным взором меню сегодняшнего дня:

1. Подготовить графику для новой версии программы

2. Написать пару писем

3. Задокументировать новый интерфейс

Мои раздумья прервал симпатичный светло-зеленый автобус. Он подмигнул мне оранжевым глазом и щегольнул своей стильной полоской на боку.

Прохожу к окну. Она уже стоит напротив. Я каждый день встречаю её в автобусе. Чёрные волосы отливают, словно крыло ворона. В бездонных карих глазах вижу отражения вспыхивающих слов. Она читает Коэльо. Дыхание такое ровное, будто течение реки, огибающей плавные линии её тела. На лице июльским полднем сияет улыбка. Она не обжигает, но наполняет теплом и радостью.

"Конечная остановка, выходя из автобуса, не забывайте выйти:"

Это напоминание как раз для меня. Иду в толпе к входу в метро и думаю, - Как хорошо жить! Как прекрасно чувствовать себя человеком в мире людей. Вот они вокруг, такие разные, но все такие прекрасные. И в каждом Вселенная: Какая удача - последний проезд на билете и можно пройти без очереди, отдав билет контролёру метро.

Вхожу в вагон и сажусь, что бывает не всегда. Достаю свою любимую книгу и погружаюсь в мир, удивительно похожий на наш. Автор мастерски рисует своих персонажей и описывает невероятные ситуации и совпадения. Это так необычно, что я в это верю. Жизнь - это чудо и чем невероятнее происшествие, тем оно жизненнее.

Не заметив как прошла дорога, выхожу из метро. Улица улыбается стройными берёзами и целует меня в лицо пушистыми снежинками. Знакомая продавщица, из магазинчика на углу, достает мне бутылочку кефира и желает приятного дня.

Лечу окрылённый на работу. Не успеваю включить свой компьютер, как сосед С. присылает мне свежий анекдот. В почтовом ящике куча писем. Стараюсь ответить всем, хотя бы кратко. За окном выглянуло солнышко, слышно пение первых весенних птичек.

Открываю кучу окошек разных программ, курсор мерцает чёрной шапочкой на голове пловца, который выныривает то в одном, то в другом электронном мире. Ныряю с упоением вместе с ним. Мы строим свой новый мир. Дух захватывает от стремительности, с которой возникают наши постройки. Порою кажется, что они рождаются лишь одним движением мысли.

17.30 - пора на занятия в институт. Жаль прерываться, любуюсь своей работой и прощаюсь с ней до завтра. Погружаюсь в метро, и пока плыву по его подземным венам, освежаю в памяти прошлую лекцию по Теории Личности. Перед глазами возникает профессор Р., потешно размахивающий руками, и читающий лекции с перфокарт, времён больших машин. Каждая его лекция - это концертная программа в двух отделениях. Даже и не знаю, что мне нравится больше - его манера читать или содержимое лекции.

В прекрасном настроении еду домой. Думаю, - "В эти выходные у меня семинар, хочется ещё сходить на выставку и погулять где-нибудь на природе с Л. Скоро приезжает Б., нужно ещё выкроить время и наконец-то написать рассказ про свой сон. На следующей неделе день рождения Г., потом я хотел собрать всех у себя на кальян: Здорово!"

Вот я и =

Владимир Гоммерштадт

ЗЛАТОШВЕИ
БЛАГОРОДНЫЙ
СОР

                    стихи

Москва 2006

* * *

Я прикармливал ангелов тихой молитвою.

Драгоценное существо

обнаружилось,

хлопнув весёлой калиткою,

поцелуем и возгласом:

- Эй, с Рождеством!

Лёгких крыльев движение -

как завороженный, сад глядел:

ангел -

вправдашный,

запорошенный -

прилетел.

Небеса, ваша милость застенчива

и...

смешна.

Ангел таял:

да, это - женщина,

да,

она!

Всех зовёт

(колокольное пение вширь плывёт)

баба снежная - церковь белая.

Снег идёт!

* * *

...Как хмурилось утро.

День сер, бесконечен.

Ещё беспробудней насупился вечер.

Ночь, чёрною тушею, трудно дышала.

Бесцветное утро опять выползало.

В избе, почерневшей, в четыре окошка,

старуха живёт да блудливая кошка -

чего ни оставишь под кружкой на блюде,

разнюхает, камушек скинет, добудет.

Всего удивительней, всюду здесь мыши,

но кошка не ловит, в упор их не слышит.

И бабка за ржавой идёт мышеловкой

к соседке Тамарке, беспутной воровке, -

доску надломила, с угла, у сарая

и в щель кочергою поленья таскает.

Смирялася бабка пред хитрою силой,

но щель каждый вечер с молитвой кропила.

И вот, у Тамарки проснулася совесть:

о ближнем подумать решилася - то есть,

на праздник Николы, с бутылкою водки

явилась и банкою пряной селёдки.

И бабка сказала:

- С таким угощеньем,

забудем о прошлом! Займёмся спасеньем.

С тех пор, каждый вечер, свечу зажигая, -

акафист Николе - с Тамаркой читают.

* * *

Мышь - тоже зверь. Хоть с виду серый, но по натуре шебутной.

Он по ночам, идя на дело, гремит посудой. За стеной

(в особенности под вагонкой) он нечто сложное творит:

архитектурный дар мышонку с младенческих ногтей привит.

Душа мыша так безобидна! Такую душу загубить,

да не одну... Весьма постыдно! Кота бы надо заводить.

Но кот, мерзавец, съест сметану и рыбку подавай ему,

маравкать будет непрестанно, чуть что ему не по уму.

Кусок не выклянчит последний - так просто-напросто сопрёт.

Мышь с ним в сравнении безвредней. И я вздохнул: "Ну, пусть живёт...".

И вот живём. В семье мышиной мне уваженье и почёт,

за мною лучшая перина, а тапочки... давно не в счёт.

Да, были тапочки... но детям нужна подстилка. Для детей

всем жертвуют - и тем, и этим. Жизнь не прекрасней ли вещей!

Люблю смотреть, когда мышата резвятся мило на окне,

пищат, красавцы: "Папа, папа!" - и папа-мышь кивает мне.

Обычаи мышей усвоил (средь них - почётный гражданин).

Мы наш, мы новый мир построим. Чей будет лучше - поглядим!

* * *

Глядит из клетки мудрость обезьяны:

-- Что, ангел,

снова встал не с той ноги?

Достаточно ли глубоки карманы -

чтобы

суметь забыть

раздать долги?

-- Жуй свой банан, -

ответствую,

чуть сонно -

природы падшей чувствуя изъян -

ищу защиты истин,

обречённо,

вновь раскрываю книгу -

Божий план.

Косматая рука - хватает книгу - О, Господи! -

под зад её кладёт.

А мне кидает - манго, финик, фигу -

-- Ты любишь, ангел, фиговый компот?

-- Отдам долги, -

кричу,

приняв интригу.

Но, обезьяной - мой кредит закрыт.

Переложила - голову - на книгу

И, всё глубокомысленней, глядит.

* * *

<Плакала Саша:>.

Нет. Плакала Маша.

Взбучку

с получки

ей выдал папаша.

Ну а без брани какая же взбучка?

И обозвал как-то странно так...

Жучкой!

- Жучка так Жучка, - подумала Маша, -

лучше намного, чем имя <- Па-ра-ша!>

Даже и <- Ма-ша!>, пожалуй, не лучше.

И согласилась: пускай буду Жучкой.

В шутку:

- Тяф-тяф, - тихо-тихо сказала.

Что-то случилось вдруг:

Маши не стало.

Вздрогнул папаша: какая-то шавка

смотрит в глаза ему.

- Ты ещё гавкать! -

как закричит и, трезветь не желая,

так и не понял, что то дщерь родная.

Выгнал.

И дочка скулила под дверью,

не понимая, чему теперь верить!

- Если я Маша - к чему эти лапы?

Если я Жучка - чего бы мне плакать?

Двери подъезда скрипели, скрипели...

брякнули!

Надо глазам своим верить!

Это же мама! А мама нагнулась -

пялилась-пялилась - и улыбнулась:

- Глазки такие у доченьки нашей!

Что за красавица! Можно, поглажу?

Как же назвать тебя хочется - Машей...

- Мамочка, мама, меня ты узнала! -

взвизгнула и...

снова девочкой стала.

Мама уже удивляться устала:

- Как ты внезапно ко мне подбежала!

Папа - тот сразу же всё узаконил:

- Больше собак не держать в этом доме!

Маша молчит. Но одно твёрдо знает:

не отвечай - если кто обзывает!

Петя - недавно вот - Свете ответил.

Ну, так и где - эти Света и Петя?

Да в зоопарке! Соседние клетки.

А ведь хорошие были отметки.

* * *

Пушистой акварелькой

размахивает дождь.

Размытою аллейкой

домой не попадёшь.

Расчерчена в линейку

промокшая тетрадь -

ей так хотелось мельком

грозу нарисовать.

* * *

Окутанный прекрасным многословьем,

пленяющей игрой нечётких рифм,

ту книгу притулил у изголовья,

свой не решаясь чувствовать язык.

Так и уснул.

И сон был молчаливый.

Но утро разбудило:

- На, бери!

Вот - слово!

Записал.

И терпеливо

весь божий день

листаю

словари.

* * *

Ах, осень в комнату вошла...

Паркета охра под ногою

так неожиданно

                           нагою

                                    тропой

                                                нас

                                                      в рощу

                                                                 привела.

О, эти жёлтые обои, внезапно ставшие листвою!

Скажу, нисколько не шутя:

их нашептали

мы с тобою,

покуда шли сквозь шум дождя.

* * *

Ласкает лунный вальс полуденную лень.

Кафешка. Мы с тобой. Куриный суп с лапшою.

Ты грезишь, смотришь вдаль - в прекрасный тихий день,

где мы сейчас парим над нашей суетою.

Улыбкой и мечтой легко вооружён,

любуюсь я тобой, рекой, речной косою.

Огромный рыбий зонт над нами водружён,

как символ, что с любой мы справимся грозою.

Конечно же - любовь, немножечко вина -

и чувствуешь себя литым, лихим ковбоем.

Но есть всему предел. Пуста моя казна.

И мы идём гулять. Прекрасен парк весною.

Всё - музыка любви. Возьми мотив любой.

И даже тень листвы целуется с травою.

Заезжий музыкант. С заезженной трубой.

Пригубленной взасос. Плывёт над головою.

* * *

Что городская весна - в две-три недели отмается.

Ты мне давно не нужна. Буду, наверное, каяться.

Но наступает сезон послеобеденной одури

с чёртовым дня колесом - сами к чертям его продали.

Помнишь ли тот ресторан, где мы с братвой куролесили?

Был я тогда слишком пьян - много чего мне навесили.

Помнишь больницу, где ты ангелом тихим являлася:

Эти сухие цветы - жалость внушают, пожалуй что.

Можно ли что возвратить. Чувство - небесное зодчество.

Мне бы себя позабыть. (Очень проблемное творчество).

ЧИТАЯ ПЕРЕПЛЁТЫ

- Евгений Онегин,

что делать?

 

- Кто виноват,

мать!

 

 

"Му-му,"

отцы и дети>.

                         Вся королевская рать.

* * *

Я помню чудное мгновенье:

(Но поимейте снисхожденье:

Где гений чистой красоты?)

Ваш стих - агония мечты.

Прольются чувства рифм экстазом,

И мы друзьям иное скажем:

Увял восторга буйный цвет -

Углём малёванный портрет.

Вы тень мою не обрекли ли:

Любви в хрестоматийном стиле

Должна она теперь служить,

Чтоб в каждой школе проходили -

По мне - как надобно любить.

Благодарю Вас. Одолжили.

Могу лишь тем же отплатить.

Роман - ни сна, ни постоянства:

Героем модного романса

Пребудьте вечно, как и я.

Роман, романс - мы все друзья!

Есть в этом чьё-то снисхожденье -

Нам заменить любви мученье

Музыкой приснобытия.

ГОБЕЛЕН

Берег с волной закатной.

Туча уносит ненастье,

чувствуя деликатно:

дай им пространство для счастья!

Розовостью взор застя,

томно плывёт русалка...

(в вольный туман сладострастья,

если нужна ремарка).

Смотрит рыбак угрюмый

на поплавок недвижно.

В лодке - один. Ему бы

с ней - по пути. Обидно.

Ива над ним склонилась

в позе суицидальной.

Если бы обломилась,

кадр бы возник нормальный.

То есть трёх тел сближенье

в водах с небес наблюдалось

делом любви во спасенье --

сколько б грехов отпускалось!

Облачко золотое

ждёт всех так терпеливо...

Дело втройне всеблагое -

что же ты медлишь, ива?!

Статика -- злой изограф:

косность, неумолимость:

Где ты, кинематограф?!

Призри на них! Спаси нас!

* * *

В

стихах

любви

две

мысли

я

н

а

ш

ё

л

:

О, О,

как      и      как

мне             мне

пло- хо -рошо

!!!

!

* * *

Н

е

с

л

ы

х

а

н

н

о

к л а с с н о,

связав

велегласно

согласные звуки

в мычание муки,

слезами надежды

омыть...

Что там моют?

Ну,

сердце,

наверное, -

что ещё ноет...

* * *

Над сумрачной чащей всё дышит

дымком роковым сигареты -

костёр поднимает всё выше

счастливой стоянки приметы.

Полнеба - прикрывшего чашей

пологость лесных очертаний -

выводит тропинками блажи

всполошенность юных созданий.

Шатается полувлюблённость

по лесу с гитарой в обнимку,

вверяя свою окрылённость

фривольности и фотоснимку.

И лето, облекшее в лепет

кузнечиков нежность желаний,

журчанием противоречит

игре громовых придыханий.

* * *

Серебристая мышь тишины

проскользнула сквозь щели ладони...

Догони, догони - не догонишь -

осязалось звоночками тьмы.

Заметалась в хрустальном бокале -

и опять - так всегда! - не поймали:

надо молча ловить,

ну а мы:

-- Надо сердцем ловить, -

подсказали.

* * *

Солёный вкус влюблённых губ,

взор, замутивший омут слова,

и нецелованный испуг:

О, грех адамова облома!

Огреха дамова.

Солома

и глины чавкающий звук.

Лепи,

лепи

нелепиц круг,

гончар и друг

всего живого!

Пребудет вечным

слово

"клёво!",

что первым

утвердило

слух.

* * *

Умолкли все в благоговеньи -

с холма открылся новый вид:

лес, монастырь, бег светотени,

двух птиц заоблачный визит:

За всех - корова, возопив,

возносит глас благодаренья!

И кто-то шепчет в умиленьи:

-- Она поёт, а не мычит!

-- М-да, -

промычал я,

вне сомненья,

корова оперу творит,

а мы

статисты

в этой сцене:

Но вот поэт -

чей бледный вид,

чей холод самоуваженья,

внушает трепет -

вдаль глядит,

ласкает лиру:

Наважденье -

она испуганно бренчит!

Заатмосферные явленья:

суть коих,

знать не надлежит.

И муза сумрачно глядит -

какой пассаж для красоты -

пасёт её -

коровье пенье!

Мычи, Красавица, мычи -

ты чётко знаешь час доенья!

Хозяюшка с ведром спешит -

как будто гонится за тенью -

и вот - настигла.

Всё молчит.

* * *

Веранда. Созерцание. В окне -

автомобиль и божия коровка

в одном размере: сближены вчерне

игрою перспективы, в меру ловкой.

Уловка удалась: поверить рад

равновеликости всего живого.

В симфонии вселенской звукоряд

и я вставляю: выспренное слово.

Какой сверчок не верещит сейчас,

какая тварь молчит в разгаре лета?

Коровы благостно-ленивый глас -

нет тишине минутного просвета.

Но выше солнце, и оно глядит

так отрешённо, что на сердце пусто:

покажется, что Богом мир забыт,

и мир Его забыл. И это грустно.

Чей свет наполнит снова полотно

слияния природы и искусства?

Две бабочки танцуют за окном

и возвращают первозданность чувствам.

Счастливый сон пространства время ткёт...

Прицельный взор едва воспринимает,

как - нехотя - плывущий самолёт

бесплотным духам сети расставляет.

* * *

Златошвеи благородный сор -

в клеймах листьев новое крыльцо,

пол веранды, коврик, стул, вязанье.

Ритуал прощания с цветами...

В хризантемах окна все, на стол

флоксы осыпаются горстями,

астры - и в кувшине, и в стакане,

в плошках - маргаритки. В ликованьи

дача: обрела своё лицо!

Перед наступленьем холодов

хочется устроить бал цветов:

пусть проводят осень вместе с нами

георгины ярких колеров,

хороводы золотых шаров -

в преизбытке свет под образами!

Сад и дом меняются местами:

там - метёлки срезанных цветов.

здесь - незримых бабочек порханье.

СКАЗЪ О ДУБОВОЙ ВРЕДНОСТИ

Дубравы шумят в среднерусской земле -

о том,

что греховный мир тонет во зле.

Болота.

Дремучесть.

Дорога здесь шла,

да вон - на сто вёрст отошла...

Рыдающим басом запел Соловей-

разбойник о доле поганой своей:

как гнусно и грустно губить христиан.

Печальный удел басурман!

И, вторя ему, застонали дубы:

- Мы все пойдём на гробы!

     Нет дерева краше для ваших затей,

     губители добрых людей!

Но

     - лес раздвигая -

                                      грядет богатырь.

Разбойника ткнул - лопнул мыльный пузырь!

И пуще того причитали дубы:

- Какие, однако, пропали гробы!

     Что ждёт нас - засолка, грибы:

     Как было бы славно во влажной земле

     дубеть да дубеть - тыщи лет!

И долго шумели они на ветру -

что, что ни случится -

то всё не к добру.

Я всё записал.

Не совру.

ПЕСЕНКА ПРО КОТА

И-КОТ-А - мой недуг телесный,

И больше не было забот.

Но в думах - вред! И КОТ - словесный -

за мною по пятам идёт.

Ни в КАТА-КОМБАХ отсидеться не смог.

Не спас КАТА-МАРАН.

И с КАТА-ВАСИЕЙ церковной

КОТА ввели в поющий храм.

Я понял: даже КАТА-ФАЛКОМ,

нет, не отделаюсь - он там.

А старость - ужас КАТА-РАКТЫ

в его касании к глазам!

А овцы? Страшные О-КОТЫ?

И вообще - весь этот С-КОТ,

с КОТ-ОРЫМ не было заботы,

а вот теперь - холодный пот!

Я стал бояться КОТ-ЛОВАНОВ,

расстался с милым КОТ-ЕЛКОМ,

в КОТ-ОМКАХ нищих на вокзалах -

везде - КОТ рос, как снежный ком.

А вездесущий КОТ откосы

уже почти всех строф изрыл:

всё - в предвкушеньи КАТА-СТРОФЫ,

в последнем напряженьи жил.

Средь слов ища своё спасенье,

нигде его не находя,

сам понял: да, самолеченье -

отнюдь не лучшая стезя.

И я подумал - кто мой ближний?

И сам себе ответил - КОТ!

Чтоб исцелиться в этой жизни,

я должен подлечить его.

Он вздрогнул - мысль уже пугала -

и как-то вяло загрустил,

зевнул - его душа линяла -

он чувствовал: я победил!

И взором, полным укоризны,

за медленным пером спешил,

пока я слово К А Т А - К Л И З М Ы

рукой целящей выводил.

* * *

Рассвет вставал на цыпочки

и - за оконцем потным -

вытягивал по ниточке

из занавески плотной.

Здесь сумрак домотканый

застенчиво ютится,

и в нём - такой желанный -

тончайший лучик-спица.

Пора вставать. Ленивый глаз

кота на печке дремлет.

Но сон кота вспорхнёт сейчас,

дух молока приемля.

* * *

Что за лес такой:

ни грибочка,

ни травиночки,

ни цветочка,

ни те - плёвого ручеёчка!

Хвоей застланное пространство,

благородное глин убранство.

* * *

Бледной сирени привязчивый цвет.

То ли закат:

Нет -

скорее - рассвет.

Путник -

что путнику надо? -

пути.

Стелим дорогу.

Иди, брат! Иди.

Тучу покруче

повесим над ним.

Ветер пусть дует.

Что будет -

глядим.

Путник согнулся.

Держись, брат! Держись.

Вот и пейзаж.

Назовём его -

Жизнь!

* * *

В потёмках

в Потьме

севший в поезд,

попутчик был жевать сноровист.

А мне хотелось говорить.

Но взгляд его остановить

способен

был

любого -

то есть

не то что бы смущалась совесть.

Нет - попросту хотелось жить.

Но --

закурили.

Успокоясь,

заговорил,

поведал повесть свою,

просил меня простить

его

за то,

что

зэка

горечь

решил

со мною

разделить.

Сходя,

кивнул мне на прощанье,

резной дал крестик -- с пожеланьем, чтоб не сошлись наши пути.

И,

    раздвигая люд плечами,

                                            в толпу -- как в жизнь --

                                                                                        собой,

                                                                                                   вещами,

                                                                                                                уже сейчас спеша врасти!

ГРАВЮРА

Чреда вразнобой наклонённых столбов.

Случайный прохожий, впейзаженный заживо

попутчиком бабочек-мотыльков,

в плаще, спешным ветром небрежно разглаженном,

легко мог за ангела даже сойти,

но слишком нелепая эта <болонья>...

Он тихо летит.

И мы тоже летим.

Какая-то местность. Россия? Япония?

В реальности разница явная есть

для тех, кто по белому свету слоняется.

Любитель гравюр знает, что предпочесть

но в праведность это едва ли вменяется.

* * *

Морось.

Ослепший асфальт.

Сельские фонари.

Осенью недоболевший,

лиственный

шлейф

земли.

Вбок отошла тропинка -

выпавшая из рук -

велосипед,

в обнимку

с другом своим,

идут.

Шины и ноги

рядом

свой оставляют след.

Утки взлетают -

с кряком,

переходящим в смех.

СИНИЙ СЛОН

:Под окошком в росе иван-чай.

На окошке - сухой зверобой.

Я доволен собой и судьбой:

слон индийский забрёл невзначай.

И сидим мы вдвоём со слоном,

подливая

крутой

кипяток...

Нет, не дам я тебе

огневой

зверобой.

Синий слон,

милый, странный зверок.

* * *

Пасут овец босые дети

И из копытца воду пьют.

Вокруг кузнечики снуют,

Малиновка звенит о лете.

Так солнцу лето предстоит,

Так щедро небо землю греет,

Так всё цветёт и зеленеет,

Что сердце пчёлкою парит.

Как слюдяной витраж крыла

В чуть выпуклых прожилках нежных

Ему идёт! Как безмятежно

Лазурь на ширь земли легла!

Белеет облако ли, храм.

Как отыскать к Нему дорогу -

Всегда неведомому Богу...

К каким идти поводырям?

А овцы, что холмом бредут,

Вот-вот сольются с облаками.

И дети машут им руками

(Мол, отпускаем) и поют.

И исчезают - в щебетаньи -

За старой яблоней, в раю.

Игорь Бурдонов

С О Н

Сегодня ночью мне приснился сон.

Я стоял в небольшой комнате с гладкими серыми стенами без окон. Не помню, чтобы была какая-нибудь мебель. Во всяком случае, было довольно просторно, хотя, кроме меня, там находилось ещё несколько человек. Эти люди были мне незнакомы, они стояли в стороне от меня тесной группой и о чём-то переговаривались. Сейчас мне почему-то кажется, что они были бородаты, хотя не только стариками, но даже пожилыми людьми их нельзя было назвать. Всё-таки люди эти были старше меня. Впрочем, я, кажется, совершенно напрасно пытаюсь описать внешность этих людей, тогда как дело вовсе не в ней. Может быть даже у них не было никакой определённой внешности; недаром же их было несколько - каждый имел какую-то отдельную черту, всё остальное было неважно, а вместе они составляли некий образ, который не только описать, но и представить в виде отдельного человека никак нельзя.

А дело заключалось в том положении, которое эти люди занимали по отношению ко мне. Если бы они занимали такое же положение по отношению к кому-нибудь другому, то, может быть, у них была бы совсем другая внешность. Каждому, вероятно, хотелось бы иметь таких людей, и, вероятно, ни у кого таких людей быть не может. Разве что во сне. Люди эти определяются двумя свойствами. Во-первых, они всё про вас знают. Я имею в виду не вашу биографию, семейное положение, или образ жизни, хотя это им тоже известно. Но они знают гораздо больше: ваши мысли, ваши мечты, тайные желания, и даже менее чем желания. Всё это они знают и во всём хорошо разбираются, пожалуй, даже лучше вас. От вас они отличаются своим вторым свойством: умением всё чудесно устроить, исполнить ваши желания и даже менее чем желания. Особенно хорошо им удаётся исполнение тех ваших желаний, о которых вы даже не подозреваете, которые вы скрываете от самих себя и которые исполняются только во сне. Это вовсе не значит, что вы что-то приказываете этим людям, и они тотчас же исполняют словно слуги. Совсем наоборот, они действуют совершенно самостоятельно, потому что лучше вас во во всём разбираются. Всё происходит независимо от вас и помимо вашей воли, навязывается вам извне, и тем не менее всё происходит так, как бы вам хотелось, втайне хотелось.

Дверь открылась и в комнату вошла девушка. На ней было платье, короткое серое платье, плотно облегающее фигуру. Кажется, воротник платья был отделан гладким и мягким мехом коричневого цвета, но, может быть, этого и не было. У неё были волосы, я не помню, какие у неё были волосы, но, мне кажется, они должны были быть не длинные, хотя и не очень короткие, скорее тёмные, чем светлые, и уложенные в несложную, но эффектную причёску. На ногах - туфли, да, на ногах должны были быть туфли, наверное, были даже чулки, скорее всего, капроновые, но это я уже не могу утверждать наверняка. Была ли девушка красива? Я бы сказал, что да.

Девушка посмотрела на меня. Все посмотрели на меня. Никто не сказал ни слова. Я молча вышел вместе с девушкой в длинный серый коридор. Мы пошли по длинному серому коридору, а люди, те люди, о которых я уже писал, стояли в дверях и смотрели, пока мы не скрылись за углом.

Здесь я должен остановиться и сделать некоторые пояснения. Очень трудно описывать сон, боюсь, мне это плохо удаётся. Ведь главное в сне - это тот особый настрой чувств, то особое восприятие происходящего, которое бодрствующему человеку припомнить уже очень трудно. Но нельзя же писать во сне! Приходится длинными разъяснениями передавать мгновенные движения души. Я написал, что никто не произнёс ни слова. Это верно. Однако, когда вошла девушка, я знал всё, что нужно. Вот так совершенно необъяснимо до того, как открылась дверь, я пребывал в полном неведении, хотя, быть может, и догадывался о чём-нибудь, а после уже всё знал. Смысл этих новых знаний сводился к следующему: я должен был любить девушку, которая вошла в комнату. Точнее, мы должны были любить друг друга, но с её стороны это подразумевалось само собой. Надо было сказать с самого начала, что я эту девушку видел в первый раз, однако, подозреваю, что она меня знала лучше. Вообще, во всей этой истории есть одно странное обстоятельство: на протяжении всего сна я ни разу не принимал какого-либо решения, более того, у меня ни разу не возникало никаких мыслей, кроме разве что автоматической констатации всего происходящего. К чувствам, однако, это не относится. Такая своеобразная пассивность объясняется, видимо, наличием тех людей, о которых я писал, что они исполняют мои желания так, как мне бы хотелось. Впрочем, в дальнейшем эти люди уже не участвовали в событиях явно.

Девушка остановилась. Она остановилась сразу и повернулась ко мне. Она остановилась так сразу, что я, продолжая двигаться, подошёл близко к ней, слишком близко. Зачем стоять так близко? Это неудобно, неудобно разговаривать, неудобно двигаться, даже неудобно дышать. Девушка не отстранилась, её глаза искали мои, её тело коснулось меня, едва коснулось. Меня охватил страх, и даже не страх, а робость, и даже не робость, а боязнь. Боязнь близости. Мне захотелось убежать, убежать и остаться одному, одному, когда тебя никто не любит, так привычнее.

Кто-то засмеялся, заговорили голоса, захлопали двери, зашагали ноги. В коридоре стало много людей. Девушка разочарованно отодвинулась и мы пошли дальше. У неё была красивая походка. Но я не смог бы её описать: я не помню движений её ног и бёдер.

Мы спустились в нижние этажи. Здесь были мрачные и массивные стены. Девушка коснулась моего плеча, я обернулся, и наши лица оказались рядом. Мне было неловко стоять так, полуобернувшись. Мне было неловко с девушкой, потому что в этом сне мы были друг для друга. И я не мог просто уйти, и мы не могли быть просто знакомыми или даже чужими.

На нижних этажах тоже ходили люди, и мы снова поднимались выше. Я и девушка должны были любить друг друга. Почему? Ну разве можно задавать такие вопросы! Ведь это сон. Надо и всё... Таковы правила, и мы ни разу не думали об этом. Это странное чувство, когда рядом девушка и ты знаешь: стоит вам остаться наедине, и ты будешь любить её, и она будет любить тебя. А пока мы не знакомы, и нам неловко друг с другом. Но уже известно заранее, что мы будем любить друг друга. Надо только остаться наедине, и мы ищем укромное место и облегчённо и разочарованно вздыхаем, когда появляются люди. И мы бродим по этажам, заходим в пустующие, но тут же заполняющиеся людьми, комнаты, поднимаемся по узким лестницам. И везде много народу: прогуливаются старые люди, играют ребятишки, хозяйки развешивают бельё на верёвках, протянутых через огромные залы, и старушки на скамейках провожают нас взглядом. Но разве можно найти укромное место в этом огромном и однообразном доме? Все его этажи заполнены до отказа людьми и вещами, и нам нигде не скрыться от их глаз.

Мы заворачиваем за угол и, устало прислонившись к стене, смотрим в глаза друг друга. О, это удивительное, радостное и тревожное, робкое и дерзкое, пугающее и притягивающее чувство, когда глаза девушки открылись для меня, когда я вижу в них себя! Кто-то засмеялся, заговорили голоса, захлопали двери, зашагали ноги: стало много людей.

И мы идём дальше. Мы уже устали. Я бы не сказал, что теперь я пассивен, что только девушка ведёт меня за собой. Мы идём вместе, но мы устали. Странно, что в начале пути мы шли по длинным, серым, гулким и пустым коридорам, которые лишь в последний момент мгновенно заполнялись людьми, а здесь, на самом верхнем этаже, мы едва пробираемся в толпе людей и вещей. И держимся за руки, чтобы не потерять друг друга.

Вдруг видим отвесную железную лестницу, заржавленную лестницу, ведущую на чердак. Голые, крепкие, пружинистые и стремительные ноги девушки - так и хочется ухватить их и успокоить. Но они быстро-быстро мелькают по ступеням лестницы, и я едва поспеваю за ними. И вот мы наверху. Лишь узкий кружок вокруг люка освещён слабым светом, идущим снизу. Вокруг чернота. Почему это одежда девушки так износилась? Разве мы долго шли? Как будто не очень, не больше суток. Но где же тогда туфли и капроновые чулки? Серое платье стало ещё короче, с его краёв свисают лоскутки материи, воротник как будто никогда и не был отделан мехом. Эффектной причёски тоже нет, волосы растрепались и запутанные прядки дрожат на ресницах.

Наши глаза уже привыкли к темноте. Мы видим, что по всему чердаку в беспорядке расставлены большие и маленькие поленницы дров. Осторожно проходя между ними, я и девушка идём в дальний угол чердака. Неожиданно на наши лица падает луч света. Сквозь щель в крыше видно солнце и кусочек неба. Это поразительно! Значит, вне этого огромного, тесного и однообразного дома тоже кое-что есть! Но мы устали. Мы находим большую кучу прошлогоднего сена и обессиленные падаем на неё. На чердаке прохладно, и мы, тесно прижавшись, согреваем друг друга. Засыпая, я касаюсь губами её обнажённого плеча.

Просыпаемся мы одновременно, но не встаём, а, немного смущённые, притворяемся спящими, сильнее обнимая друг друга. Мы любим друг друга - так и должно было быть. Вдруг слышится топот ног и голоса людей. Мы видим, как из люка поднимаются люди. Их становится всё больше и больше. Им уже тесно в узком кругу света вокруг люка, а по лестнице торопливо поднимаются ещё и ещё. Какая-то маленькая девочка, смеясь, показывает в нашу сторону и кричит звонким голоском: "Вот они! Вот они, смотрите!" Но люди не видят нас, их глаза ещё не привыкли к темноте. Мы пользуемся этим и, бесшумно передвигаясь, добираемся до того места, где вчера видели луч солнца из щели. Мы снова видим эту щель - это дверца на крышу неплотно закрыта. Мы открываем её и, выбравшись наверх, закрываем за собой снова. Теперь мы в безопасности: люди не могут выйти из этого дома. Почему? Я не знаю.

А мы сидим на крыше, прислонившись спинами к трубе и вытянув ноги. И видим не только солнце, но и небо, и облака... Сначала мне кажется, что крыша двускатная, но на такой крыше неудобно сидеть, и она становится плоской. Да, но где же тогда будет чердак? Всё-таки, крыша, наверное, двускатная. Просыпающийся разум вносит свои коррективы в конец сна. Снова шумит поток, смывая неповторимое очарование сна, и сон забыт, и я снова один.

 

комментарий тридцать лет спустя

 

Лейтмотив этого сна, помимо очевидного эротического мотива, малоинтересного просто потому, что такой мотив присутствует в любом сне, как буквы алфавита присутствуют в любом тексте, а фонемы присутствуют в любой речи, - лейтмотив этого сна заключается в том, что он серый. Не чёрно-белый и не цветной. Точнее, цвета в этом сне присутствуют, например, мех на платье девушки как будто коричневого цвета, но эти цвета словно приглушены серой дымкой. Это не та дымка, которая бывает на китайских картинах, когда цвета не яркие, но прозрачные и влажные, как будто краска ещё не высохла. Да и откуда взяться такой дымке внутри здания? Пожалуй, только цвет неба, солнца и облаков в конце сна лишён этого серого налёта. Но ведь конец сна совпадает с пробуждением. Не началось ли пробуждение раньше, ещё до того, как мы выбрались на крышу? А может быть, ещё раньше, когда закончился сон во сне? И все эти люди, поднимающиеся на чердак, и эта маленькая девочка, которая кричала "Вот они!", - всё это тоже придумало пробуждающееся сознание? А не был ли весь сон целиком, с самого начала придуман в момент пробуждения?

Запись сна осуществлена в конце 1967 года и все эти тридцать лет я не могу ответить на простой вопрос: что же на самом деле было в этом сне? Когда я пытаюсь вспомнить сон, я вспоминаю только запись сна. Но вот что странно: через четыре года после сна, а августе 1971 года, я попытался переделать запись. То, что называется литературной обработкой. А вот теперь ясно вижу: ничего передалать на удалось. Первоначальная запись кажется безусловно достоверной, даже литературно она лучше. Это тем более странно, что запись содержит размышления и пояснения, явно придуманные после сна. А тем не менее, такое чувство, что они составляют часть самого сна. Как будто во сне я пытался рационально анализировать сам сон. Как будто рационализирование сна - это и есть сам сон. Не от того ли этот серый налёт? И что скрывалось за этой дымкой рассудка? И скрывалось ли что-нибудь? Или не скрывалось ничего, и рассудок лишь констатировал происходящее, не способный управлять событиями, как будто ими управлял кто-то другой?

1967-1997

Маруся Желябина

 

"Еще в позапрошлом году я твердо решила съездить поработать на лето 2005-го именно в Индию, хотя практически ничего об этой стране не знала. Объяснения "почему?" для себя и других я находила уже потом. Работа моя называлась социальной и заключалась в совместном делании того, чего только моя душа пожелает, с учениками средней школы маленького индийского городка Булданы (штат Махараштра). В частности, я вела уроки английского в игровой форме, играла с детишками в шахматы, футбол и "вышибал", обучала деревенских мальчишек пользоваться компьютером и Интернетом, провела несколько мастер-классов по танцам для дочки нашей поварихи, путешествовала на велосипедах к храму в джунглях и к пещере тигров в компании 40 мальчишек и двух мужчин, ездила в гости к школьникам из деревень и мн., мн. др+ Выше был изложен приблизительный список моих занятий. Примерный список того, что мне дала, чему меня научила Индия, наверное, займет десятки страниц... Для меня как россиянки даже устраивалось что-то вроде пресс-конференций, поскольку я была первым человеком из России за всю историю планеты Земля в том районе. До сих пор родственники считают, что эта моя поездка была очень глупым поступком, приводят пример моих разумных сверстников, неплохо заработавших прошлым летом в Америке. Я же тихонечко учу хинди, пишу научную работу по демографической ситуации в Индии, переписываюсь с тамошними друзьями и вспоминаю это время как один из самых больших подарков жизни."

 

по домам

Восьмиклассницы

Над деревней

други

Школьный праздник

Эллора

Даулатабад

индийские узоры

Атиш и Сатиш

крыша

былинка, стена, мальчишка, луна

еще восьмиклассницы

Паллави

Друзья

лепота

welcome to India!

Ланч на школьном дворе

красавцы

Дживан

4 улыбки

Прадип

Сагар

Нитин

релакс

в ущелье Блэкуолл

лестница

храм в долине

купание у дамбы

обедаем

будни Булданы

соседушка Вальтер

"школа"

Улица в Булдане

вид из моего окна

мой будильник вид сзади

мой офис

Что день грядущий нам готовит?...

птицы и люди

фотографии Артёма Кузнецова

фотографии Александра Жданова