* * *

Безводный, скальный, пустынный пейзаж -

все тропы знаешь, ясновидец-карандаш:

чей караван бредёт, теряясь вдали,

что исповедуют изгибы земли.

Искусство требует, искусство велит

идти - по следу ли? - графитной пыли:

Уйду - оставив зарифмованный сон -

из вдохновения ушедших времён.

Гляжу в окно - и тает город-коллаж -

безводный, скальный, пустынный пейзаж.

* * *

Праздник жизни почти отшумел.

Да и много ли праздника было:

что-то - пил,

что-то - ел,

что-то - пел.

А о чём вот -

душа позабыла...

Без восторга смотрю на зарю.

Без печали - в чадящие угли.

Никого уже я не люблю.

И меня уж никто.

Это - будни.

* * *

...И как чужая голова

(жизнь - сон больной, где всё не любо):

жестокосердия слова

учу, закусывая губы.

Седая изморозь висков,

увы, ума не прибавляет.

И каждый выдох,

каждый вдох

любви крупицу отнимает.

* * *

Мой ангел отлетел. Путём дедукции

я понял для чего: он ждёт инструкции!

Знать, подустал пасти безмолвно бестию...

Ему, как мне, давно б пора на пенсию.

Лета взлетают стаей - ждёшь оплошности:

у них растут летальные возможности.

Гляжу с моста с усмешкой фарисейскою

и вижу море, так сказать, житейское.

Всё суета - соборность иллюзорности.

Моя тщета - моё мерило гордости.

Всё хорошо. Встаёт туман фатальности

над маятой скандальной моментальности.

Полёт шмеля выпиливают скрипочки:

Ну что ж - летим-с!

И я встаю на цыпочки...

* * *

Муза моя,

юродица,

тружница,

греховодница, -

в чьих сапогах заношенных,

чьими смеша калошами

нынче бредёшь без ноши, и:

Что ты глазами хлопаешь -

ищешь дороги, тропы -

ишь...

Ну-ка,

бреди оврагами,

в чащах якшаясь с птахами.

Видишь, как коршун кружится, -

да не дрожи от ужаса:

пёрышек, что ли, не видела?

Умница,

всё предвидела -

дай-ка платочек розовый:

сопли не путай с слёзами.

Выпей воды из лужицы...

Всё?

Голова не кружится?

Мост обойди -

туманами,

бродом...

Пройди

бурьянами

мимо жилья вчерашнего

к углям кострища влажного.

И упади -

уставшая,

так

ничего

не сказавшая.

* * *

Я законник юродства и лени,

сотрапезник бесплодных годин,

сонаследник бесплотных горений,

сирый сын двух кровей, двух гордынь.

Двух народов великих творенье -

и для тех, и для этих изгой.

Соработник безрукий смиренья

в вечной распре с собой и с судьбой.

Два пути навсегда потерявший

(мост, который найдёт лишь слепой),

два начала страданьем связавший -

и враждой, и любовью - собой.

* * *

Зовите меня просто - Гомером:

я буду тихо слепнуть от счастья,

застывший - между словом и делом -

подкидыш и подпасок причастий.

И стану весь пятой Ахиллеса,

чтоб в сладостной, мучительной боли

вылущивать из леса прогресса

орехи, что остались в подзоле:

Река - не знаю, Лета ли, Лена:

всё ненадёжней взгляд близорукий.

Плыву, освобождаясь из плена

тенет. Глотая с жадностью звуки.

* * *

И не слишком вменяем,

и не шибко здоров,

докторов избегая,

и острых углов,

протащив контрабандой

стремление жить -

уповая на призраки

и миражи,

обещаниям веря,

пугаясь утрат -

нынче, сам себе враг,

завтра, ближнему брат -

не взирая на время:

встречая рассвет -

так дожить -

до каких-то,

несчитанных,

лет.

* * *

Лысы лампочки -

равносутулые фонари.

Сводит -

холодом школы -

скулы ли -

говори!

Что тут скажешь -

молчу -

не рыба ли:

Я как все -

что зажаты

домами-глыбами -

дышим

в щель.

* * *

- Мир и печаль равно дышат, - ветер коснулся лица

(резко стирая излишек напечатлённых мыслишек

выцветшего образца).

Вновь торжествует основа - твёрдость почти неживого,

графика ломких ветвей.

Словно по пуху земному, в лиственном прахе аллей

надо ступать по-иному...

Гаснущий шёпот страстей.

* * *

Ель, капель, сень неба, томление

и цветы -

пути восхождения.

Из земли - прозябнути - в снеготаянье:

семь подснежников - нежность, тайна, и:

* * *

Время закатное. Облако-птица

солнце закрыло. Листва колготится.

Мысли шевелятся: кажется-мнится

птица не птица - дракон.

В травах рыжеющих огненной масти

что-то от лошади - конское счастье,

что-то от бурно сгорающей страсти

тех, кто сгорать обречён.

В этих полях ничего нет такого,

что бы чуралось словечка простого

и от его ускользало покрова,

что бы из ряда да вон.

Вон - зелень неба проклюнули звёзды.

Смотрят на землю довольно серьёзно

и деликатно, легко, осторожно

напоминают про сон.

Сны облекаются в купы деревьев

(сны вообще тяготеют к растеньям).

Если безветрие - сон без движенья,

ветер - кивок, как сквозь сон.

И, не достигнув оси пробужденья,

снова уходят в своё измеренье:

жизнь-ощущение, жизнь-погруженье,

омут без прошлых времён.

Но в человеческой жизни серьёзной,

сложной

без прошлого жить

невозможно,

и упирается взор

непреложно

в книгу ушедших времён.

Чьих сновидений полна эта книга,

альфа-омега-подмига-амиго?!

Имя тебе - легион.

* * *

В морось горсть соли брось... милостиво приснилось...

Поле, где кровь да ложь рожью озолотилась.

Девки гурьбой идут, ржут да свистят в три пальца,

с поля в подолах несут перепелиные яйца.

С низким поклоном кладут - мисками да тазами -

чёрной иконе в хлеву с выцветшими глазами.

Глянула - ё моё! - разумом помутилось:

люди, скотина, жильё - разом всё убелилось.

Чья-то душа приплыла чёрною полыньёю:

Эк, до чего хороша! Кинули пред собою.

Дышит, как рыба, душа, бьётся об лёд молчанья,

всю чешую кроша брачного одеянья.

Смотрит честной народ - нету в нём состраданья...

Был здесь когда-то поп. Да запалили с баней.

* * *

Забитые окна, а двери

болтаются - настежь раскрыты.

Все избы как в землю осели:

кипреем, пустырником скрыты.

Деревня заброшена. Ягод

на всякую птицу хватает.

Пой...

Солнце безоблачный запад

крылом золотым обметает.

Оттуда дождями не пахнет.

Пахнуло полынной печалью.

Ракита прозрачная чахнет,

любуясь желтеющей далью.

* * *

Всё тише ужас зябнущей травы -

Всё вдохновенней холод звёздной ночи.

В безветрие ложится круг листвы -

Прозрачен клён, заоблачно-заочен.

* * *

Нежность чудовищ розовых

(небыли сад и дым) -

смех облаков берёзовых

(контур - неуловим).

Что за потребность странная -

взоры заворожить,

путать игрой обманною:

кажимость встречи жить.

Ластится неустойчивость:

ложь ли - минутный сон

(что нам ветров настойчивость),

где ты - наш горизонт...

* * *

За

     сталью

                 озёрной

                               под

                                     неба

                                             свинцом

дрожащею нитью прошит горизонт.

Барашки волны

                          чьи-то ищут следы

в песке,

             умирая на кромке воды.

Осок жестколистья

                                разбуженный сон...

О,

   жёлтая

               осень

                        с прозрачным

                                                лицом!

Забудешь ли

                     твой ускользающий взгляд?

И губы,

            что вкусом

                              рябины

                                          горчат.

* * *

<...Нёсся шум железной листвы>.

О.М.

Листвой железистою ржавою

изрезал губы ветродуй.

Возьми-ка дудочку плюгавую -

длинноты нотные проплюй.

Наморщи лоб пруда стоячего,

изобразились мысли чтоб

чего-то мутного, незрячего,

что с поздней осенью грядёт.

В усталость неба обессилено

уходит доброе тепло,

и стая машет дружно крыльями -

тоске и всем ветрам назло.

НАБРОСОК

На это удлинённое лицо

легла печать холодного вниманья:

прижизненная маска ожиданья

ждёт эха пульса, бьющего в висок,

и страх далёк,

но дальше упованье,

и чувствуешь:

здесь, рядом, дышит рок.

Она и не бывает весела.

Подруги её были неулыбы.

Её улыбка - отсветы стекла

окованной аквариумом рыбы.

Нас всех смущает инобытиё,

хрустальный холод манит и пугает:

Не растопить её стеклянный лёд,

а кто попробует -

                                 пусть птицей замерзает.

* * *

В больших глазах души - отчаянье.

Любая встреча - ни к чему.

Заздравным мёдом обещания -

отравой речи - обниму.

Слова дичают, необузданны,

за ними мчись во весь опор -

они стоят, тобой не узнаны,

кидая в спину свой укор.

Вот отчего молчим так холодно -

ушло словесное тепло,

и бесполезно, и осколочно

разбитой речи ремесло.

И всё молчит многозначительно,

как доктор, знающий ответ

на твой вопрос больной, - мучительно

не говоря - ни <да>, ни <нет>.

* * *

Была репетиция смертным: Все выжили. Снова в дороге.

Никто не решился быть первым - воскликнуть, что умерли боги!

Всё поняли. Переглянулись. И молча пожали плечами.

И ехали дальше, сутулясь, усмешку укрыв за вещами.

* * *

Кого согреет шуба леса?

Зверей.

Для леса - звери -

человека

добрей!

* * *

Недобрым сном,

недобранным и липким,

спасён, казнён, испытан -

день испит.

И солнце спит,

а горизонт

улитки,

след

остывающий,

ещё, ленясь, хранит.

Отнимет ночь

связь времени с пространством,

огонь и лёд

обнимет и сожмёт

и

новый день родит,

и постоянство

дней череды

ничто не разорвёт.

Где выхода искать

в поруке круга?..

Спорушница-двурушница

явь-новь

зря держит на цепи бадью:

ни дна, ни сруба,

колодца нет -

лишь ворот,

цепь,

да ось.

* * *

Час предрассветный, тягучий:

Дымчатые дерева,

серо-лиловые тучи

тронуты светом едва,

морось не морось -

колючий воздух,

седая трава,

влажно-холодная.

Гуще,

чем этой фразы слова.

ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ

Она легко дарила - что могла -

и оттого всегда была счастливой:

цветы -

                  себя -

                                 и добрые дела:

А он был в меру сумрачный, пугливый.

Друг друга осязательно любить

могли и раньше, но всегда смущала

неполнота, мешавшая вместить

то, что в урочный час душа душе сказала.

Наивный человек,

он думал, он решил,

что полнота их чувств

гарантией их стала!

Забыв,

что жизнь - вокзал.

И кто-то прицепил её вагон

в другой состав:

Как мало

осталось тех минут -

а поезд так спешит,

но вдруг притормозит к бетонной длинной кочке -

попутчики беседу оборвут.

Нам здесь сходить:

и тем поставят точку.

Подумал: поезда спасают, не канючь -

ты увезёшь с собой всё, что душой хранимо!

Но этот чемодан лишь запирает ключ,

а отпирают ангелы (без грима).

Он новые стихи привёз, и вшей,

стог трав пахучих и сухой рябины,

забыв - её - набор карандашей,

и шелест слов игры неповторимой.

Судьба их как-то нехотя свела:

была - заупокойная тусовка.

Она чуть улыбнулась:

-- Как дела?

-- Как у покойника, - он усмехнулся робко.

Он лицемерил - что ни говори,

есть между слов пунктирный промежуток,

в котором не сгорают корабли,

как их ни жги, и паруса алеют: Ну так:

* * *

Дождик, серая погодка:

невзначай

пододвинешь

папироску,

чайник,

чай.

Просто так...

Дух изумленья

снизойдёт:

что так греет

(ну не чай же?)

сердца лёд...

* * *

Шум

         дождя -

                         бубенцы

                                       беспечальной

                                                               печали.

День, взметнувшийся чайкой, кричащей: <Постой!>.

Наконец-то мы эту дорогу

                                             признали,

 

         на которой

                           слепой

                                       говорит со звездой...

* * *

Густой, беспросветно зелёный:

И слово безвольно молчит:

С листвою, в реке отражённой,

Никак не освоится стих.

Давно ли мы вместе глядели

И вместе пытались решить,

Какой это цвет. В самом деле -

Нет слов, чтобы не погрешить.

Лишь кисть живописца способна

Природы основу понять

(И ты могла - в слове холодном -

Грёз солнечных гроздь передать).

О чём-то всё шепчутся кроны,

А время течёт тихо вспять.

Но прожитой жизни иконы

Решится ли сердце писать...

Останется тайнопись клёна.

Я видеть давно в нём привык

Печалью земной опалённый

Суровый архангельский лик.

* * *

Чёрная скрипка с белым смычком в зябких руках ноября.

Листья танцуют с седым ветерком, шёпотом благодаря

то ли за то, что был прерван их сон,

то ли за то, что земля

мирно уснула...

В торжественный звон неба восходят поля.

Каждый оправдан и каждый спасён в этот момент -

ты и я -

                 тайной

                 безумной

                 любви

                 обращён...

К боли

глухой

Бытия.

* * *

Из мотыльковых перелесков детства

с их легковесной дымчатостью счастья

настройщик дня

в ковбоечке бесцветной

свой саквояжик,

музыкой звенящий,

перетащил на поезд отходящий

и спрыгнул на платформу -

в день вчерашний.

А поезд выполз

гусеницей снежной,

в спираль свернулся над незримой осью,

окуклился -

и бабочкой железной

упал у ног его

незрячей ночью.

* * *

Завтрашний день,

Призрачный час -

Вот его тень,

Абрис и глас,

Шёпот часов,

Шелест минут,

Блик на часах,

Блеклый уют.

Движется тень

Как по меже,

Завтрашний день --

Вот он, уже.

Не уловить

И не понять,

Как его жить,

С кем разделять.

* * *

Я время

завязывал

узелками.

И называл это - память.

А время - оно узлы те украло,

что память вязала.

Нам надвое бабушка грустно сказала:

жизнь - зал ожиданья вокзала.

* * *

Знакомили сердце - порывами - ветры

с беспечным серебряным шумом листвы.

Пути и дороги - мои километры -

остались со мною. Но в сердце ли вы?

Чем кончится жизнь, если я опоздаю?

И та же печать закрывает вам вход...

Всё выстрадать надо. Я вас... дострадаю.

Пусть каждый мой день в мою вечность войдёт.

* * *

< ... Того гляди, и выглянет из туч

Звезда, что столько лет твой мир хранила >.

И.Б.

Чадит лампада, догорает.

В углу, с бумажного листа,

Стыдливо ангел улетает,

Целуя спящие уста.

Шуршит листвою южный ветер.

Ракиты месяц серебрит.

Не меркнет - вновь светлеет - вечер.

Но почему душа болит?

Болит о том, что ангел белый,

Совсем один, скорбя, летит.

Он не боится тьмы - он смелый,

Как всех, Господь его хранит.

Он ангел, и, конечно, сможет

Преодолеть надзвёздный мрак

(Где надо - путь себе проложит

Святой молитвой - это так!).

Одна лишь мысль его тревожит:

Помедлив у небесных врат,

Что Господу сказать он сможет?

- Не просыпается мой брат...

Господь посмотрит с сожаленьем.

И с утешеньем поспешит:

- Брат спит - чтоб ты возрос терпеньем!

И снова в путь - благословит.

Четверостишие

(из Иегуды Амихая)

* * *

Когда бежал я, от какого Бога, от каких страстей?

Я, словно Иона, в рыбе тёмной, в жизни своей.

Рыба - внутри мира. Привычно течение дней.

Она меня не переварит. Я останусь в ней.

1.

Когда-то, не ведая Бога,

однако же гнева

страшась Его,

спрятался

я.

И ты

посмотри:

вот жизнь моя -

тёмною рыбой плывёт.

Ну а я - как Иона

( увы, это взгляд изнутри ).

Где рыба моя?

Во вселенской утробе.

С кем

держим

пари,

что не переварит

она

нас?

О, Боже,

не выйти на свет -

хоть умри!

2.

Не помню - и когда,

и от какого Бога

(темна моя дорога) - бежал я в никуда.

Есть внутренняя жизнь,

у рыбы есть утроба.

(Иону понемногу спасёт его беда).

Мы с рыбою моей

обвыклись во вселенной

(для внутреннего плена местечко есть всегда).

Не всё переварить способна и утроба.

И рыба смотрит в оба -

неведомо

куда...

3.

Когда бежал я -

от какого Бога,

от каких страстей...

Я, словно Иона, в рыбе тёмной, в жизни своей.

Рыба -

внутри

мира.

Привычно

течение

дней.

Она меня не переварит. Я останусь в ней.

БЛЮЗ БЕЖЕНЦЕВ

(из У.Х.Одена)

Население города - не один миллион.

Мрамор особняков. Окраин железобетон.

Только нам места нет, дорогая, нам места нет.

Страна, где мы жили - есть ли прекрасней земля?

В атлас взгляни: вот отчизна твоя и моя.

Нам не вернуться туда, дорогая, не вернуться туда.

На деревенском погосте растёт старый тис.

Каждой весной зеленеет он, радуя птиц.

Но нет у весны, дорогая, нет для нас паспортов.

Консул ударил по столу, консул сказал мне: - Вы

Не имеете паспорта, вы официально мертвы.

Но мы всё ещё живы, дорогая, живы всё ещё мы.

В комитете по беженцам - не успел раскрыть рот -

Мне придвинули стул и просили прийти через год.

А сегодня что ждёт, дорогая, что сегодня нас ждёт?

Был на митинге, где оратор с трибуны вещал:

- Их впустить? Чтоб я работу и хлеб потерял?!

Он про нас говорил, дорогая, говорил про нас.

Мне слышится гром, сотрясающий твердь:

Гитлер, встав над Европой, сказал: - Смерть!

Он имел в виду нас, дорогая, нас имел в виду.

Пудель в яркой жакетке с застёжкой - житель страны.

Видно, как дверь открывают кошке: ненастья ей не страшны.

Сравни с жизнью немецких евреев, дорогая, сравни!

В гавани - длинный пустынный причал.

Видно, как рыбки плывут... Как я свободы желал!

Всего один шаг, дорогая, всего один шаг!

Бродил я, разглядывал птичек в лесах.

Политиков нет у них. Беспечность в их голосах.

Не рода Адамова они, дорогая, не рода Адамова.

Вздремнул я и вижу: зданье - тысяча этажей,

Тысяч окон сиянье, тысяча дверей...

Ни к одной, дорогая, не было у нас ключей.

Я стою средь бескрайней равнины. Снег идёт.

Десять тысяч солдат маршируют взад и вперёд.

Ищут тебя и меня, дорогая, ищут тебя и меня...

Март 1939

ГИМН БОГУ ОТЦУ

(из Джона Донна)

Простишь ли Ты грех тот, что совершён

Во тьме времён, но слит всегда со мной?

Простишь ли грех, в котором жизни сон

Влачится - слышишь стон души больной?

Пусть Ты простил: Я не спасён -

Есть грех иной.

Простишь ли грех, в который, обольщён,

Вводил других я, как в проём дверной?

Простишь ли грех - я им порабощён

Был много лет! Я чист лишь год - другой.

Пусть Ты простил: Я не спасён -

Есть грех иной.

Грешу я страхом, смерти обречён:

Прервётся нить - что дальше, брег пустой?

Твой Сын - о, поклянись, что будет Он

Сиять мне - и за смертной пеленой:

Всё ближе звон: - Дон-н-н: Дон-н-н - спасён-н-н!

И - свет за тьмой!

СВЕТ СОЛНЕЧНОГО САДА

(из Льюиса Мэка Нейса)

Свет солнечного сада,

Остыв, затвердел;

Сетью лучей минуту

Поймать - кто сумел?

Когда всё спел -

Прощенья слов не надо.

Свободы нашей вальсы -

Звуками замкнутый круг;

Притянуты землёю,

Сонеты и птицы вдруг

Упали вокруг;

Время бежит сквозь пальцы.

Нам небо казалось раем,

А мы, подобно орлам,

Летали, бросая вызов

Церковным колоколам,

Гулким словам:

Египет, мы умираем.

Жёсткость сердца и взгляда -

Нет, прощенья не ждём,

Но мы помним, что были

С громом, с тёплым дождём,

Войдя вдвоём

В свет солнечного сада.

ИЗГОРОДЬ ИЗ МАГНОЛИЙ

(из Ван Вэя)

Осенние склоны теряют закатный свет.

Отставшие птицы - за стаей - тревожной душой.

Густеет туман, растёт, растекается... Нет:

Вдруг вспыхнет листва, словно кто-то прошёл со свечой.