Зона риска

название вечера предложил Василий Геронимус

Всякая истинная поэзия несёт в себе сверкающую новизну. Ведь она говорит не о том, что пишут в книгах, а о том, что происходит в действительности. Друзья! что может быть невероятней, красочней, чуднее действительности? что может вызвать большее удивление (даже оторопь) ?.. Да, настоящая поэзия всякий раз заново открывает нам привычный и по-прежнему загадочный мир. Ведь он неповторим и всякий раз неподражаемо нов.
Потому истинную поэзию нередко сопровождает риск раздвинуть рамки традиции, риск прохрипеть некую юродивую правду и при том быть непонятым. А что другое остаётся поэту? И вот ранний Маяковский совершает рискованный, даже немного экстравагантный художественный жест:

Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана...

Маяковский наверняка заранее знал, чем закончится этот смелый эксперимент (разумеется, ничем хорошим ему закончится было не суждено). Не даром Маяковский написал прозорливое стихотворение «Ничего не понимают». И всё же он смог то, чего не могут другие, рискнул непредвзято увидеть мир. И прочёл зовы новых губ.
Риск сопряжён и с авторской ответственностью за выбранное слово, более того, за каждую поставленную запятую (или отказ от запятых). Ведь для того, чтобы изящно нарушить общепринятые правила литературного письма надо их знать, более того, надо их внутренне хорошо проработать, лично пережить. Тогда возрастёт цена риска! степень риска! её питает и поддерживает подразумеваемая норма. Вот почему не стоит безмерно преувеличивать границу между авангардным Маяковским и академическим Пушкиным, который был аристократически сдержан. И всё-таки рисковал во сто крат больше любого среднестатистического человека.
Едва ли правы те, кто видит новизну поэзии лишь в сплошном формотворчестве. За поиском новых форм таинственно роятся (кроятся?) новые смыслы. Поэтому, быть может, риск новизны в искусстве как-то необъяснимо сопряжён с присутствием сладкой и манящей опасности. Не даром Татьяна, пушкинская муза, грезила некими пугающими химерами, мыслила небылицами.

Что ж, тайну прелесть находила
И в самом ужасе она.

Если не страх и ужас как таковой, то во всяком случае странность, отчуждённость пушкинской музы от мира, её задумчивость издали обещает нам новые смыслы и новые поэтические языки. Если обратно переводить их на языки, которые нам привычны, то выяснится, что сладость опасности, привлекательность риска возрастают пропорционально неизвестности того, что нас ожидает впереди... Риску родственен, например, головокружительный флирт — многомерная вариативная игра...
Риск — это не обречённость, состояние трагическое, но простое и по-своему одномерное. Зона риска, напротив, подразумевает игру, исход который заранее неизвестен. Авось удастся перехитрить судьбу и пережив острые ощущения, всё-таки не перейти некоторой опасной черты. Ведь, если вдуматься, не перейти черту ничем не менее интересно и привлекательно, нежели её перейти. 
Вот Достоевский исступлённо любил рулетку. Искал острых ощущений, которые питали его творчество. И сообщал человечеству о том, что всю жизнь за черту переходил. А стоит ли всегда переходить за черту? Не будет ли интересней подчас поиграть с границей нормальной жизни!
Пушкин сквозь века оставил нам сообщение о том, что истинный поэт — не бретёр, который бросается очертя голову бросается в любую заварушку. И напротив, присутствие разума, даже чувство самосохранения порой лишь парадоксально обостряет риск.
Недаром Пушкин писал своему современнику Батюшкову, отрекаясь от воинственного Марса:

И с дерзостным Икаром,
Страшась летать не даром,
Бреду своим путем,
Будь каждый при своем.

Ах, да! Не повторять путь Икара, искать своего пути по-своему ничуть не менее рискованно, чем вплотную приближаться к солнцу.

Где, когда, какой великий выбирал
путь, что попротоптанней и легше

— скрытно и узнаваемо вторит Пушкину внешне непохожий на него Маяковский.
Да, может быть, и не стоит повторять Икара, спалённого античным солнцем. Икар — пример не из лучших! Но как порою сладостно подчас побыв в соседстве с коварным светилом, побыв в уникальной зоне риска и обогатившись новым опытом, вернуться в прежнюю жизнь!
Недаром Ахматова писала:

Здесь строгая память, такая скупая теперь,
Свои терема мне открыла с глубоким поклоном,
Но я не вошла, я захлопнула страшную дверь...

Не вошла. Осталась вовне. Но её сердце сладостно вибрировало у двери, за которой толпились тревожные тени.
Что ж, не совершить безумного, порой даже необратимого шага — это одна из бесчисленных (и конечно, многообещающих) возможностей писателя и просто человека в зоне риска.
Итак, да здравствуют рискованные тексты! И да здравствует разум, воспетый Пушкиным в «Вакхической песни»!
Побудем же, хотя бы мысленно в зоне риска и почувствуем, что это для нас значит.

Василий Геронимус