на индексную страницу

АЛЬБОМ ФОТОГРАФИЙ: 112-222

  1. Ещё фотографии того же лета 1974 года в Подольске у наших друзей дяди Лёни и Гали, которые теперь живут в Израиле. Рустам на низенькой коляске, доставшейся нам от кого-то по наследству. Кадрия потом говорила: «Я так хотела высокую, лёгкую, модную коляску [тогда такие коляски только-только появились. – И.Б.], а ты пожалел денег». Я отвечал: «Ну, я же предложил только. Нужно было настоять». Почему-то помнится это, и кажется, что это важно, что нужно было купить новую, высокую, лёгкую коляску. Может быть, всё было бы по-другому? Может быть, судьба человека определяется мелочами, а когда мы ищем и находим какие-то важные, с нашей точки зрения, события, будто бы определившие путь, то сами эти события – всего лишь кумулятивное следствие мелочей? Однажды в Москве коляска вырвалась у меня из рук и покатилась вниз по улице, успев опрокинуться на бок, пока я её не поймал. Рустам вроде бы не ушибся, а я почему-то помню эту мелочь.

  2. Запись, сделанная 20 января 1974 года в Москве, когда Кадрия с Рустамом были в Казани: «Нашему сыну половина года. Очень плохо представляю себе это в полной мере. А представить надо… От этого зависит будущее, зависит связь времён. Того, что было, и того, что будет. Что самое главное в настоящем? Не порвать тонкую нить, нить, ведущую из прошлого в будущее. Нить Ариадны…»

  3. Первые годы Рустам больше жил в Казани, с дэв-ани и дэв-ати, чем в Москве. Мы с Кадриёй оба работали, моя мама тоже работала. Маму Кадрии, Иду Шамсеевну, он называл по-татарски дэв-ани, что значит бабушка, а отца Кадрии, Абдулвалея Фатыховича, – дэв-ати, что значит дедушка. Мою маму, Лидию Ивановну, его русскую бабушку, он называл баба Лида.

  4. Из письма дэв-ани от 16 января 1975 года: «Вчера не могли послать фотокарточку, так как не было подходящего конверта. Сегодня сидим с отцом и делаем конверты вам и бабушке, а Рустика уложили спать. Не знаю, в каком состоянии вы найдёте своего сына, понравится или нет в какой он “форме”… Пишите и звоните почаще, а то Рустик скучает. Как только мы начали говорить, что, мол, звонить надо, он тут же понял и показывает на голову и на дверь к соседям. Оденьте, мол, мне на голову скорее и пойдём звонить [тогда телефон был только у соседей – И.Б.]. Себя называет Люлек или Люкка, рыбок – бабык и т.д. Одним словом, он с каждым днём делается интереснее. Очень хитрый или, не знаю как сказать, вежливый что ли. Прежде чем что-нибудь запретное попросить, сначала поцелует, погладит, потом только переходит к деловому разговору».

  5. Когда Рустам немного подрос, мы в Москве отдали его в ясли. Там ему не нравилось. После Казани он говорил «юк» вместо «нет», и жаловался, что нянечка его за это ругала и била. Мы забрали его из яслей.

  6. Из письма дэв-ани от 20 февраля 1976 года: «Рустик похудел [они все переболели гриппом – И.Б.], но настроение у него хорошее. Вот он стоит около меня, а я пишу. Когда я ему сказала, что напишу паме с масой, что ты тулян [хулиган – И.Б.], и нас совсем замучил, он говорит: да, пиши. Иногда так нашкодит, что, видимо, самому становится неудобно. Тогда он говорит: “да, надо купить билет, Люкак поедет в Моке [Москву – И.Б.]”. Сейчас попросил “кимак-сырник” и чаю. Дала я ему. А он сначала часть кимака в кружку с чаем окунул, а потом, не успела оглянуться, полную кружку чая вылил на стол. Облил все газеты и журналы, и часть моего письма. Я сушу письмо, а он стоит и ржёт: “Люкак пипо облил!!!” Вот опять стоит около меня и ест сырую картошку. Говорю ему: езжай к себе в Москву, ты нам надоел. А он: “Нет уж, у тебя гага лёлёные, я тебя тъем, я змея-питон [глаза зелёные, я тебя съем]”. Теперь подошёл ко мне и говорит: “Давай читай пипо!” Главное, показывает, где написано “Рустик”, говорит, отсюда читай. Прочитала, он в восторге от услышанного. Весь сияет и ржёт от души. Говорит без умолку, обо всём. Каждое утро просит облить его голову “один калоном” [одеколоном – И.Б.]. Лазает везде, лезет даже на верх серванта, просто сил нет с ним справиться, ковыряет штукатурку на стене».

  7. Может быть, если бы Рустам дольше оставался в Казани, он бы выучил татарский язык. Он и так понимал устную речь лучше меня, хотя я, строго говоря, почти ничего не понимаю. Несколько лет из его речи медленно исчезали юк [нет], ипи май [хлеб-масло], баш [голова] и другие татарские слова, хотя вряд ли он их забывал. До конца остались только дәү әни (дэв-ани) [бабушка] и дәү әти (дэв-ати) [дедушка]. И ещё чәй, потому что это и есть чай. Первые годы в Казани по ночам он требовал чәй, ругался, если ему предлагали молоко, но пил именно тёплое молоко, в темноте так похожее на чәй.

  8. Нам не хотелось надолго расставаться с сыном. Вдруг он будет знать татарский язык, но забудет папу с мамой? Я говорил Кадрие в Москве: «Ты бы разговаривала с ним по-татарски. Может, и я бы чего запомнил». Но она отнекивалась. Не знаю, жалела она об этом потом или нет. Вот так же её бабушка пыталась научить Кадрию персидскому языку, но Кадрия-пионерка отнекивалась. Об этом она теперь жалеет.

  9. И всё же месяцы, проведённые в Казани, не прошли бесследно. Рустам, повзрослев, считал себя мусульманином. По крайней мере, в той степени, в какой мусульманкой можно считать Кадрию, а меня – православным христианином, хотя оба мы, пожалуй что, в Бога не верили. Хотя дед Кадрии был муллой, а меня в детстве крестила бабушка, родители наши уже были далеки от религии, и воспитывались мы всё же в советских школах, вполне атеистических по духу и букве. Я даже помню, как в шестом классе исключали из нашей школы одного мальчика за то, что он участвовал в церковных обрядах вместе со своими родителями, кажется, в какой-то секте. А мы, руководимые классной руководительницей, всем классом его осуждали. Тогда я мало что понимал, но запомнил.

  10. «По крайней мере» – это, наверное, слишком мягко. Похоже, что Рустам относился к вере более серьёзно, чем мы. У него была страсть к перстням и цепочкам с исламской символикой. Ему дарили, и он бережно хранил миниатюрные книжечки с цитатами из Корана. И всякие другие такого рода вещи. Вот только не знаю, читал ли Рустам сам Коран? Мне кажется, он этого избегал, интуитивно (а может быть, осознанно?) пытаясь что-то нащупать через осязаемые вещи, а не через слово. Хотя читал он много, в том числе хорошие и серьёзные книги.

  11. Мне кажется, вера не передаётся через текст, несмотря на всю его святость. Что толку, что я прочитал и Тору, и Евангелие, и Коран, и многие священные буддийские сутры? От этого я не стал ни иудаистом, ни христианином, ни мусульманином, ни буддистом. Чтение способно дать глубокое уважение к религии, к вере, но не саму веру. Кроме того, с Кораном ситуация особая, поскольку священным считается только текст на арабском языке, а вовсе не переводы. Точнее, только один текст, называемый «Мусхаф» (Свиток), с которого сделаны четыре дошедшие до наших дней копии, которые хранятся в Каабе, в мечети Пророка в Медине, в Египетской национальной библиотеке в Каире и в Ташкенте (Коран Османа, или «Мусхаф Усмани»). Впрочем, вряд ли Рустам знал об этом. Просто он больше доверял тактильным ощущениям, самым древним, чем способности чтения и самому языку, которые ещё слишком молоды. Я положил ему в гроб его любимый перстень, одну из книжечек с сурами Корана и цепочку, наподобие чёток, на бусинках которой уже не была видна высохшая кровь. Я хотел надеть цепочку на шею, как он и носил, но служитель морга сказал «так не делают, положите рядом, под покрывало». И я положил.

  12. В детский сад Рустама водили тоже в Москве, но это был хороший ведомственный сад при заводе, на котором Кадрия работала. В отличие от яслей, куда мы ходили от своего дома пешком, путешествие в сад и обратно было не простым и долгим. Мы жили на Бакунинской улице, а детский сад располагался рядом с заводом на улице Расковой. Нужно было ехать две остановки на троллейбусе или автобусе до метро Бауманская, потом на метро с двумя пересадками до Савёловской, потом опять на автобусе и ещё пешком.

  13. Когда мы с Кадриёй поженились, мы снимали квартиру на Рязанском проспекте. Потом мы вернулись к моей маме, и у нас появился Рустам. Правда, и здесь мы жили вполне отдельно: в отдельной комнате и с отдельным хозяйством. Нам очень легко было жить отдельно в нашей квартире на Бакунинской улице, потому что в этой квартире жили отдельно тринадцать семей. Подобные коммуналки заслуживают, чтобы о них помнили. Длинный коридор, освещаемый тремя лампочками по сто ватт каждая. И это совсем не много для такого коридора, когда потолки под пять метров (до революции здесь был ресторанный зал) и по обеим сторонам четырнадцать дверей, не считая двух дверей в два туалета, двери на «чёрный ход» и двери на кухню. А кухня? Два окна, три газовые плиты, две раковины (вода только холодная), двенадцать кухонных столов – этих цифр вполне достаточно, чтобы представить всё остальное: кто жарит, кто варит, кто стирает, кто моется, кто гладит бельё, кто точит лясы, кто показывает обновку, кто ругается – и так далее и всё это одновременно. Эта кухня – вершина общего жития, здесь собиралось вече коммунальной квартиры.

  14. Маленький Рустик выходит на кухню с игрушечным ножиком и говорит соседке: «Вавеву!». Он ещё не выговаривает несколько букв. У соседки взрослый сын Валера, и она довольна: «Валера? Ты хочешь к Валере? Валера любит детей. Но Валеры сейчас нет». Рустам настойчиво повторяет: «Вавеву! Вавеву!». Он имеет в виду «зарежу», но мы не открываем соседке эту страшную тайну.

  15. Кадрия поправляет меня: Это не Рустам! Это был сын нашей соседки, а Рустик тогда ещё маленький был. Но мы решаем оставить эту историю как есть, ведь это мог быть Рустам? Все параллельности всё равно пересекаются в перспективе уходящего времени.

  16. В 1976-ом году наш дом на Бакунинской сломали, и нам дали квартиру в Лианозово. Но путешествие не стало легче. Тогда ещё метро к нам не доходило, Кадрия с Рустамом ехали на автобусе до железнодорожной станции Лианозово, а потом на электричке до Савёловского вокзала. На заводе был строгий режим, опаздывать нельзя было, и утреннее путешествие было стремительным и нервным. Впрочем, и вечернее путешествие было не лучше, поскольку тоже приходилось на час пик.

  17. «Вы все какашки сраные с говном!» – так он однажды закричал на весь автобус, зажатый со всех сторон дядьками и тётками, возвышавшимися над ним словно горы, когда Кадрия не могла поднять его на руки. Маленький Рустик ничего не боялся, и однажды, когда он раскапризничался в электричке, и какая-то женщина сказала: «Мальчик, ты не хочешь маму слушаться, тогда пойдём со мной», он сразу успокоился, протянул руку и спокойно сказал: «Пойдём!». Тётя не знала, что ей делать.

  18. В Казани мы вместе с маленьким Рустиком пришли в гости к дяде Лёне и Гале, у которых был сын Миша, немного моложе нашего сына. Рустам был тонким и юрким, а Миша был крепышом и немного увальнем. Взрослые сидели за новым раздвижным столом, обсуждали его конструкцию и пили чай. А дети играли в игрушки, но все игрушки были Мишины, о чём он периодически напоминал. Рустик задумчиво говорил: «И тут Миша, и там Миша». После чего они подрались. Так, что пришлось их разнимать.

  19. Кадрия опять поправляет меня: Ты всё перепутал! Это было, когда не мы, а они были у нас в гостях, здесь в Москве. Тогда ещё мы подарили Рустаму большой грузовой автомобиль. Это Миша ходил и брал то одну игрушку, Рустам отдавал, то другую игрушку, Рустам отдавал, то третью… И в конце концов Рустам говорит: «И тут Миша, и там Миша», хватает автомобиль и пытается опустить его на голову Миши. А у них в гостях, в Казани, мы были позже, и там они тоже чуть не подрались. Рустам размахивал саблей. Да, самодельная сабля, металлическая и тяжёлая. Изготовлена эта игрушка была очень давно. В детстве ею играл Фарид, и однажды чуть не пристукнул свою сестру, Кадрию, этой саблей. Сабля была отобрана и спрятана. Пока тот же Фарид не извлёк её на свет божий, чтобы подарить племянику – Рустику. В конце концов, ввиду постоянной опасности сабля и на этот раз была отобрана и спрятана. Я не знаю, где она сейчас.

  20. В 1995-ом году я написал маленький рассказик о нас: о себе, Кадрие, дяде Лёне, Гале, Мише и других наших друзьях. Кстати, «дядей» Лёню называл Рустик, когда был маленький, а потом и мы стали его так звать, так что ему пришлось как бы «в отместку» называть нас «дядя Игорь» и «тётя Кадрия». Я изменил все имена и фамилии. Вот этот рассказик, который я не стал править и который, по-моему, передаёт ощущение того времени.

  21. «В пустынях Израиля, возвращаясь домой из радиоэлектронной мастерской, где он работает, Лёва Файбисович останавливает машину и, выходя на обочину, шпыняет ногой подвернувшийся камень. Камень летит, рассыпаясь в песок. В пространство библейских холмов, плавящихся под слишком ярким солнцем, говорит Лёва Файбисович: "Какого хрена!". Он продолжает говорить по-русски, постепенно примешивая слова иврита. Заканчивая чем-то ветхозаветным и ещё раз матюгнувшись, садится за руль и едет домой.

    Дома, вернувшись со своей программистской службы, Вера Черемшинова лежит на диване и читает женский роман про любовь. "Какого хрена!" – говорит Вера, переворачиваясь на другой бок. Она имеет в виду, что Лёва задерживается, но думает при этом о сыне Боре. Который не захотел учиться в Иерусалимском университете на фельдшера и отправился в Россию учиться на хирурга. Побывав по дороге в Германии, которая ему понравилась. Но в которой оказалось невозможным устроиться барменом, чтобы подзаработать денег. На хрена он выучился на бармена? – там, в России ему ничего не светит, и в институт он не поступит.

    "Какого хрена?" – думает в это время Боря, глядя с верхней полки плацкартного вагона в окно. На великую русско-татарскую реку Волга-Идель, по мосту через которую поезд проходит. Нужно навестить деда, который со своей новой женой наслаждается в Казани старостью и старческими болезнями и прихотями. Поезд проходит мимо острова, на котором стоит памятник героям Ивана Грозного, бравшим Казань. И въезжает в столицу ныне суверенного Татарстана.

    А в это время в обратном направлении выползает пассажирский состав, в общем вагоне которого, забившись в угол лавки, сидит поэтесса Фатима Байрамова. За свою жизнь она побывала дочкой известного татарского писателя, студенткой Казанского мехмата и Московского Литинститута, неудачной женой – дважды, программисткой в научном институте, членом союза писателей и автором поэтической книжки, вроде бы гонимой КГБ при помощи специального излучения крайне вредоносного действия. А также матерью свихнувшейся дочери и потомком Чингис-хана. И остановилась на поприще православной нищенки и побирушки в храмах. Приняв крещение то ли в пику отцу, то ли вообще в пику всему на свете. Она едет в Москву, чтобы вызволить дочь из психушки и устроить скандал в общежитии литинститута. Откуда два года назад охранники-омоновцы выгнали её с дочерью и конфисковали картины. Которые она на время выпросила у друзей и развесила по стенам комнаты, устроив что-то вроде выставки. Ещё ей хочется навестить двоюродного брата, который не пустит её в дом. И своих друзей-художников, которым она тоже надоела, и которые злы на неё за исчезнувшие картины. Но которые, скорее всего, сжалятся и оставят переночевать. Она будет ходить по церквям и присутственным местам, называя себя и дочь представителями общества "Казанская сирота". В котором, кроме них двоих, никого нет. Она будет ходить с жестяной банкой для сбора подаяния. Священникам она будет объяснять христианские заповеди о помощи страждущим. Государственным чиновникам – что-то о социальной защите и правах человека. Богатым людям – о милосердии и спонсорстве. Выслушивая её, все они будут думать: "Какого хрена!".

    А в это время Вера Черемшинова выслушивает Лёву Файбисовича. Который говорит о Вадике Беровиче. О котором он раньше даже не слышал. И который теперь тоже работает в радиоэлектронной мастерской. Который родом из Днепропетровска на тогда ещё не суверенной Украине. И по этой причине прекрасно знает Эдика Живоглотова из штата Юта. Который тоже из Днепропетровска. И от которого есть последние новости. Потом эти новости передадут в Москву Артёму Гардонову и Дание Раулевой. У которых перед своим отъездом из СССР жил около месяца Эдик Живоглотов. Пока хозяева двигались по горам из Кабардино-Балкарии в тогда ещё не суверенную Грузию через перевал Гезевцек. Эдик Живоглотов жил там со своим сыном от первой жены и выгуливал хозяйскую собаку. Которую не взяли на Кавказ, потому что по государственным туристическим маршрутам Советского Союза собакам ходить не разрешалось. А сам Эдик Живоглотов не взял с собой в Америку своего сына от первой жены, потому что тот был не вполне нормальным. А вылечить его за месяц методом интенсивного общения с отцом не получилось. Эдик Живоглотов уехал из СССР под видом еврея, хотя еврейкой – и то наполовину – была только его вторая жена и, с большой натяжкой, четверо их маленьких детей.

    Новость, которую Вадик Берович сообщил Лёве Файбисовичу в радиоэлектронной мастерской, заключалась в том, что. Эдик Живоглотов преподаёт программирование в университете штата Юта, терпеть не может мормонов, и ругает капитализм, утверждая, что. "Даже самый плохой коммунист лучше самого хорошего капиталиста". Возвращаясь из университета домой, он встречает толпу орущих детей. Которые ходят полуголыми согласно климату и оригинальным медицинским теориям Эдика Живоглотова. И несколько гитар, барабанов и синтезаторов, которые только в Америке удалось купить. Чтобы играть оригинальную музыку Эдика Живоглотова. И на которых ему всё равно играть некогда из-за университетских занятий и общей гнусности капиталистического общества. И, особенно, мормонского штата Юта. Вот почему первое, что говорит Эдик Живоглотов, входя в дом: "Какого хрена!". Потом пытается говорить с детьми по-английски в образовательных целях и снова переходит на русский. В виду крайней невыразительности английского языка. И, особенно, его дерьмового американско-мормонского диалекта.

    А Фатима Байрамова, приехав в Москву, таки останавливается у Артёма Гардонова и Дании Раулевой по причине слишком долгой истории жизни. Начавшейся на механико-математическом факультете Казанского университета. Где учились вместе Фатима, Дания и Вера Черемшинова. Откуда Дания после первого курса сбежала, заявив, что. "Там все слишком умные!", и поступила в Московский Институт Стали и Сплавов. Где она изучала стали и сплавы в одной группе с Лёвой Файбисовичем. Приехавшим из города Калараш тогда ещё не суверенной Молдавии. Дед Лёвы Файбисовича владел окрестными виноградниками, а дед Дании Раулевой, будучи муллой, держал большую пасеку. Но это всё было слишком давно и не имеет отношения к последующему. Разве только, что в одно лето Лёва Файбисович, Дания и первая жена Эдика Живоглотова упились молдавским вином. Побывав в деревне по рекомендации Лёвиного отца и не сумев отказаться от приглашений во все дома, мимо которых они проходили.

    "Какого хрена!" – думает Артём Гардонов, разливая чай себе, Дание и Фатиме, и вспоминая всё это. А особенно – историю своей женитьбы на Дание. Которая началась 23 февраля, в день Советской Армии и Военно-морского Флота. Когда Лёва Файбисович, снимавший комнату в той же коммуналке на Бакунинской улице, в которой жил Артём. Собрал у себя всю студенческую группу Института Стали и Сплавов. Когда Артём, заглянувший к Лёве перекурить ещё до начала вечеринки, застал у него Данию. Сидевшую нога на ногу, курившую сигарету и смотревшую на Артёма весело и нагло. Убежав в Московский Государственный Университет, где он учился на мехмате. И отчитав свой доклад на семинаре по математической логике. Артём вернулся, когда вечеринка была в самом разгаре. И пил вино, и долго беседовал с какой-то дочкой какого-то академика, и с кем-то ещё танцевал. И только, когда все разошлись, пошёл вместе с Лёвой Файбисовичем провожать Данию. Которая была в белом вязаном платке. И коротком сером в "ёлочку" пальто. И жила в конце Бакунинской улицы у знакомой старушки.

    "Какого хрена!" – думает Лёва Файбисович, когда едет на работу в радиоэлектронную мастерскую по пустыням Израиля мимо библейских холмов. И вспоминает, как Дания, которую он познакомил с её будущим мужем Артёмом, познакомила его с его будущей женой Верой. Что и привело к многолетней жилищной эпопее поиска места для семейного очага. Которое так и не нашлось для них на просторах России. В результате чего они построили его в земле обетованной.

    "Какого хрена!" – думает Эдик Живоглотов, заканчивая лекцию по программированию в университете штата Юта. И вспоминая, как он работал вместе с Артёмом в институте Академии Наук СССР. Откуда его выгнали за пренебрежение к программированию. И чрезмерное увлечение оригинальной музыкой и оригинальными медицинскими теориями. Хотя ничего диссидентского из этого не получилось, и гонений от КГБ не случилось. По причине общей КГБ-эшной расслабленности в раннеперестроечные годы.

    "Какого хрена!" – думает Дания Раулева, ссужая Фатиму Байрамову деньгами на обратную дорогу. И вспоминая, как проработала шестнадцать лет на заводе "Флаг Революции". А потом в творческой организации поэтов, литераторов и художников, скурвившейся на спекуляциях товарами широкого потребления. А потом в частной фирме, развалившейся уже даже и не важно по какой причине.

    "Какого хрена!" – думает Вера Черемшинова, зашвыривая в угол комнаты дома обетованного. За который ещё двадцать лет предстоит выплачивать ссуду. Цветистый томик женского романа про любовь.

    "Какого хрена!" – весело думает Боря Файбисович. Скрывающийся от израильской армии в России, и от российской армии – в израильском подданстве.

    "Какого хрена!" – философски думает Вадик Берович. Имея в виду спираль жизни, раскрутившуюся до чёрт знает чего. В результате чего. Эдик Живоглотов в штате Юта. А Вадик Берович в Израиле. А Днепропетровск в ныне суверенной Украине.

    И если бы Фатима Байрамова не была наполовину потомком Чингис-хана, а наполовину основательницей "Казанской сироты", она бы тоже подумала: "Какого хрена!".

  22. Дед «Бори Файбисовича» (на самом деле, Миши Калиновича, дед по матери, Гале Чернобровиной, которая в рассказе названа Верой Черемшиновой) и отец «Лёвы Файбисовича» (на самом деле, Лёни Калиновича) умерли. Позже, уже в Израиле, умерла не упомянутая в рассказе мама Лёни. Первая жена «Эдика Живоглотова» на самом деле была женой другого человека, который умер от пьянства. Сам «Эдик Живоглотов» (на самом деле, Вадик Брюханов) оставил свою вторую жену и детей в штате Юта, уехал в Германию, стал антисемитом и германолюбом, ночует в ночлежках и подрабатывает мытьём посуды в забегаловках и чем придётся, мечтая о своих будущих программистских достижениях и ругая Россию, КГБ и СССР, путая времена и факты. О «Фатиме Байрамове» (на самом деле, Фариде Расулевой) и её дочери Саиде уже много лет ничего не слышно. Творческая организация поэтов, литераторов и художников давно развалилась, а её основатель и руководитель, Евгений Соломонович Винников, умер. Памятник воинам Ивана Грозного в полном запустении.

  23. Миша работал в Казани и в Японии, женился, развёлся, вернулся в Израиль и изучает программирование. Сегодня вечером я еду в аэропорт Домодедово встречать его вторую жену, которая направляется из Казани к мужу в Израиль. Миша всё такой же крепыш, но только теперь так не скажешь – «крепыш». Он вырос большим, высоким, видимо, в деда, потому что на две головы выше своего отца, Лёни. А Рустам остался таким же тонким, но уже не таким юрким, сравнялся со мной в росте. Или чуть выше меня, теперь не проверишь...

  24. Когда Рустаму исполнилось три года, мы поехали в Крым вчетвером: я, Кадрия, Рустам и дэв-ани. На вокзале нас встретил мой отец, который жил вместе с моей второй бабушкой (первая, по маме, умерла ещё до моего знакомства с Кадриёй) в Симферополе. Отца, Бориса Леонидовича, я не видел много лет, они с мамой развелись, когда мне было лет шесть-семь. Он был военным, участвовал в войне, даже был ранен и награждён. Он работал там же, где работала мама, – в Военной академии им. Дзержинского, тогда она называлась Артиллерийской, пока его не отправили в отставку в чине подполковника за неправильный характер.

  25. Бабушку свою, Александру Ефимовну, еврейку, я знал лучше, школьником и студентом часто бывал у неё на каникулах в Риге, пока она не переехала к сыну в Симферополь. Кадрия тоже была один раз у моей бабушки в Риге вместе со мной, как только мы поженились. Бабушка жила за Двиной, на улице Кулдигас. Это была тихая, тенистая улица, с обеих сторон которой утопали в садах старые, ещё немецкие особняки. В одном таком трёхэтажном особняке жило несколько семей: русских, латышских, еврейских. На втором этаже была комната моей бабушки, там всегда стояли огромные букеты георгинов, и я до сих пор помню их сильный свежий запах. В Симферополе георгинов уже не было. Я любил мою бабушку и ещё помнил её мужа, хотя он и не был мне родным дедушкой.

  26. Мы поехали в Симеиз, там сняли домик в частном секторе и жили целый месяц. К морю приходилось спускаться с гор довольно долго, но это было даже интересно. Рустам шлёпал сам, потом уставал и сидел у меня на плечах. Помнил ли он Симеиз, горы и море? Вот она – самая первая в наших альбомах цветная фотография: мы стоим среди кустов роз, за нами остроконечные кипарисы, дальше горы и дальше небо. Слева: Кадрия и я, молодые до неузнаваемости. Я гляжу и снова влюбляюсь в свою жену. Справа: Рустик в жёлтом костюмчике щурится на солнце и Ида Шамсеевна, тоже молодая – как мы сейчас. Слева – живые, справа – мёртвые. От того, что фотография цветная, ещё горше. Наверное, вечность чёрно-белая, а пять цветов, как писал Лао-цзы, притупляют зрение, и мы не видим вечность. Мы видим жизнь, а её-то уже и нет.

  27. Когда мы уже садились в поезд, чтобы вернуться в Москву, пришёл проводить нас, а заодно и познакомиться, мой брат Александр. Кажется, это называется «единокровный». Только спустя много лет мы встретились с ним ещё раз, он был у нас дома в Москве. Потом бабушка умерла, я не знал об этом, пока отец не приехал в Москву и не рассказал. Потом отец умер, но мне сообщили об этом уже после похорон. Теперь я отслеживаю Александра Бурдонова только по сообщениям в интернете: он занимает какой-то важный пост в туристическом бизнесе в Крыму. Впрочем, я думаю, Рустам совсем не помнил мою еврейскую бабушку, моего отца и моего брата.

  28. А вот второе путешествие в Крым, летом 80-го года, Рустам помнил наверняка: ему как раз исполнилось семь лет. Теперь уже с нами был Фарид и их родственник, тоже из Казани, которого тоже звали Рустам, точнее, Рустэм, но все называли его Рустик. Мы снимали квартиру в Алупке на границе с Симеизом и купались на диком пляже, среди нагромождения камней и скал. На всех снимках Рустам энергичен сверх меры: всегда в движении, в брызгах воды, в бликах солнца, загорелый дочерна, карабкается по камням или в редкую минуту покоя задумчиво сидит на камне среди плещущих волн. Мы познакомились с парой из Ленинграда, у которых был сын чуть постарше Рустама, а может быть, что более вероятно, учитывая общительность нашего сына, это Рустам познакомился с мальчиком, а через него мы – с его родителями. На камнях под шум прибоя, под солнцем Крыма взрослые играли в преферанс, а дети – в «дурачка», взрослые пили вино, а дети ели мороженое. От чего, между прочим, Рустам и подхватил ангину.

  29. Наверное, с этого времени мы поняли, какая в нашем сыне бушует неуёмная, неуправляемая энергия. Или это началось раньше, когда он позировал перед фотоаппаратом в татарской тюбетейке с «шашкой» наголо? Или скакал по квартире на деревянном коне? Или, корча страшные рожицы, прыгал на кровати, «боролся» с Кадриёй, кого-то «страшного» изображал под новогодней ёлкой, ругался, пытаясь содрать с головы кусачий шерстяной «шлем», или больной, «рвал и метал», не желая фотографироваться? Кричал «Вы все какашки…» и угрожал «Вавеву!». Или когда замышлял всё это, сидя на кровати с обритой головой, похожий на маленького Будду или уголовного пахана, с долгим взглядом исподлобья?

  30. Летом 79-го года Кадрия отдыхала в Карпатах, а я оставался с Рустамом. Потом приехала дэв-ани. Я писал Кадрие: «У нас всё по-старому. Руська сегодня первый раз пошёл гулять в парк с дэв-аникой [до этого он болел – И.Б.]. Набрал желудей и грибов-поганок. Очень был доволен… Руська последнее время слишком много кривляется. Ты знаешь, как он умеет. Всё-таки когда он ходит в детский сад, он достаточно устаёт и игры у него более тихие. А тут энергия из него так и лезет. Иногда, чтобы дать этой энергии выход, он начинает кружиться на одном месте вокруг своей оси. Особенно его забавляет, что при этом всё вращается быстрее, чем он сам – голова кружится». Из следующего письма: «Руська удивил меня сегодня тем, что хотел убедиться в том, что палка, которую он с дэв-аникой вчера спрятал в парке, лежит на прежнем месте. Так и сказал: “я хочу убедиться”. Откуда что берётся».

  31. Ближе к зиме Рустам опять в Казани. Мы получаем письмо, написанное дэв-аникой со слов Рустика:

    «Мама, папа, мои дорогие родители! Я живу здесь очень хорошо. Фарид приедет через 2 дня. У меня здесь удочка самая настоящая, но нельзя ловить настоящую рыбу. Дэв-аника сказала, что у неё есть магнит, и что можно сделать магнитную воду. Я держу эти магниты в руках. Ехали мы очень хорошо, но только было очень жарко, и я сбросил с себя одеяло, и всё время ворочался с боку на бок, и потом сидел. Встречала нас дэв-ани и мы ехали домой на такси очень хорошо. Я всё время смотрел в окно. А в вагоне, когда мы ехали, с нами ехали все дядечки и ни одной женщины и девочки не было. Они все со мной разговаривали. Один даже шутил и сказал, что, когда я лягу спать, он меня привяжет верёвками к постели, чтобы я не упал, что у него есть длинная верёвка. А на самом деле он не положил меня на кровать и не завязал верёвками.

    Я сделал себе комнату около кладовой, и я храню там свои маленькие барахлишки. Дэв-ати подарил мне маяк, а дэв-ани – белочку, только я им сказал, что они у меня останутся в Казани, потому что я ещё приеду с ними играть. Одну игрушку, маяк, наверное, заберу с собой. Когда я вырасту и стану школьником, дэв-ати подарит мне аквариум».

    И далее – про поход в магазин, посещение института, где работала дэв-ани, про собак около института, про кинофильмы.

    «У меня есть здесь лошадка. Я её очень очень люблю. Я её уважаю и даже очень очень и преочень много люблю… Есть кормушки, куда прилетают одни синички, воробьи сюда не прилетают, они боятся, что это для них ловушка. Обязательно вам в Москве надо купить пылесос, потому что им очень легко собирается пыль… Дорогие родители, я Вас целую. Ваш сын Рустик».

  32. 28 августа 1980 года Рустам учится печатать на пишущей машинке (то, что там напечатано, разобрать трудно, но я разобрал, а ещё исправил орфографические и грамматические ошибки):

    Жили-были папа, мама и Рустам-мальчик. И вот однажды пошла мама на работу, а Рустам и папа остались дома. И вот задумали они пойти погулять. Взяли с собой сумку и пакет, и пошли на улицу. Вот вышли во двор и пошли к шестнадцатому дому, а потом свернули налево и пошли в сторону Алтуфьевского шоссе. Потом они пошли вдоль Алтуфьевского шоссе по направлению к маленькой церквушке, потому что они видели, что она открыта, и решили зайти. Когда они вошли в церквушку, то они увидели разные иконы. Потом они вышли из церквушки и пошли по кольцевой. И встретили одного дядю, у него был пакет, а в нём были грибы. Мы у него спросили, и он нам сказал, где он их нарвал. Тогда мы пошли в лес, где он их нарвал, мы искали их нарочно, но всё равно еле-еле нашли только два гриба сыроежки. Потом мы захотели домой, но, когда мы пошли домой, то мы заблудились. Потом мы вышли на дорогу, прошли меньше половины километра и вышли на кукурузное поле. Да, и кстати говоря, когда мы шли домой, мы собирали цветы, и когда мы пришли домой, у нас был целый букет §№-/",._?ъ!

  33. Как это там про людей с именем «Рустам» сказано? Активные, динамичные, яркие личности, импульсивные, эмоциональные, нервная система несколько неустойчива, поведение нередко представляет загадку, никогда не знаешь, что он может выкинуть в следующую минуту, склонен принимать рискованные решения, никогда не испытывает страха перед новым начинанием, незнакомым делом, действуя по правилу: главное – ввязаться в бой, плохо поддается влиянию.

  34. Акростих от 6 февраля 1982 года:
    Ребёнок резв не по годам.
    Ужасный шум, ужасный гам!
    Сирена, грохот, шторм, буран,
    Тайфун, цунами, ураган!
    А там, глядишь, уже он стих:
    Мой изучает акростих.
  35. Естественно, не обошлось без травм. Когда Рустаму ещё не было шести лет, он сломал руку, прыгая со стула. Поначалу не чувствовал боли и только пугался: «Ой, смотрите – она извивается». У него был сложный перелом. Мы поехали в травмпункт, откуда на «скорой» нас отправили в Русаковскую больницу. Там сделали операцию, и целый месяц Рустам лежал на кровати с подвешенной рукой. Конечно, ему было трудно и скучно – при его-то энергии! Он лежал на спине с подвешенной рукой, но умудрялся как-то изгибаться и ходить ногами по стенке. Он мужественно переносил всё это. Мы приходили к нему, что-то приносили, разговаривали. Кадрия договорилась приходить в любое время в обмен на мытьё полов в палатах. Мы разговаривали, а потом нам нужно было уходить. Я видел, что ему не хочется, чтобы мы уходили, но он не показывал виду, даже говорил: «Ну, вы идите уже. Только потом приходите». И ходил ногами по стене.

  36. Потом были два месяца в санатории в Подмосковье, около станции «Турист». В августе Кадрия поехала отдыхать в Одессу и Молдавию, а я работал и навещал Рустика. Из моего письма Кадрие: «Руська чувствует себя хорошо, домой не просится. Но он считает, что скоро уже уколы его кончатся, и тогда его выпишут. В прошлое воскресенье мы с ним поиграли в шахматы. Он уже знает, какие фигуры как называются, и как их надо расставлять на доске. Но ходит одними пешками. Я его немного поучил, но на середине партии ему надоело. Воспитательница жалуется, что он ленится читать. Она говорит, что у них есть специальные часы для чтения, и что он читать умеет, но ленится [Рустаму недавно исполнилось 6 лет]. Сегодня привезу ему тонких книжек для чтения. И ещё воспитательница просила привезти 2 комплекта шашек и оставить у них, так как Руська все шашки “расстрелял” в щелкунчики».

  37. Из следующего письма: «У Рустика я был позавчера. Привёз ему шашки. У него всё в порядке. Чувствует себя хорошо. Домой не просится. По-моему, даже и не скучает по нас с тобой. Мне, говорит, всё равно, кто ко мне приезжает: мама или папа. Сёстры говорят, что он начал понемногу хулиганить. В этот раз он был наказан: все дети пошли смотреть какую-то оперу, а он остался со мной. Наказали его, как он говорит, “за хулиганство” – обливался водой из кружки. А так как он маленький, то наказали и того мальчика, которого он обливал…

    Скучно мне без тебя, Кадриюшка. И без Руськи. Поскорей бы собраться нам всем вместе за нашим кухонным столом или на нашей продавленнй кровати перед нашим чёрно-белым телевизором. Хорошо бы было    ».

  38. Хорошо бы было.

  39. В санатории Рустик был самым маленьким, но самым общительным и стал всеобщим любимцем. Потом он долго вспоминал это время. Там ему разрабатывали руку разными упражнениями. Делали массаж, он запомнил и потом демонстрировал Кадрие. Заканчивая колотить, щипать и поглаживать её спину, он звонко шлёпал и восклицал: «Будь здоров!». Наверное, так делал его доктор.

  40. Он ломал руку дважды, второй раз в восьмом классе. Удивляюсь, как он ничего себе не сломал в горах: на Урале и на Кавказе, где мы были в походах. А я вот никогда себе ничего не ломал. Впрочем, может быть, всё ещё впереди: старики часто ломают свои высохшие кости. И не ходят ногами по стене.

  41. «Платон был прав, когда говорил, что все наши открытия и озарения – всего лишь воспоминания. Наверное, мы всю жизнь вспоминаем то, что открыли в детстве. Одно время наш сын увлекался придумыванием сказок. Узнали мы об этом не сразу, а когда узнали, у него уже был готов целый цикл. Главным героем этих сказок был робот с холодильником в грудной клетке, причём этот холодильник, мне кажется, одновременно служил энергетической установкой и химическим синтезатором. Оттуда же появлялись на свет и малыши-роботы. Когда-нибудь сын вспомнит эти сказки. Однажды ночью, во время болезни, наш сын здорово напугал нас. Он боялся. Глаза у него были широко открыты, он то прижимался к нам, то вскакивал и всё смотрел в одну сторону, где ничего не было. Конечно, это было от высокой температуры, но всё же взрослый человек не способен испытывать такой чистый и абстрактный ужас, страх небытия. У взрослого всё это серенько: серая тоска, серая скука и так далее. И если иногда всё же поднимается откуда-то изнутри что-то большое, страшное, то это тоже – воспоминание».

  42. Так написал я в 1981 году. Так я мог бы написать и сейчас: я всё помню. Только одну фразу придётся выкинуть: «Когда-нибудь сын вспомнит эти сказки».

  43. В 80-м году, после Крыма, Рустам пошёл в школу. Я смотрю, как меняется его взгляд на нескольких снимках, сделанных первого сентября. Начиная с хитрого и озорного, когда Рустам ещё лежит под одеялом вместе с дэв-ати (бабушка и дедушка приехали из Казани проводить внука в первый класс) и не хочет вставать, взгляд становится всё более сосредоточенным и теряет искру по мере того, как мы собираем Рустама в школу, и заканчивается недоумением и вопросом, когда он стоит уже одетый с букетом гладиолусов.

  44. Но это ненадолго. В первых же числах сентября Рустам умудряется проломить себе голову. На фотографии Кадрия, Рустик и наш кот Черныш, фотография называется «втроём горюют».

  45. Новый год Рустам встречает в Казани. Он пишет нам письмо, уже сам:

    Дорогие мои родители! Поздравляю Вас с новым годом. Желаю вам крепкого здоровья, большого счастья. Доехали хорошо. Поезд опоздал на 30 минут. Встретил нас Фарид и Дуаника Достали ли вы мне дневник? Привет бабе Лиде, бабе Лизе и тёте Ире. Максиму тоже. Пишите ответ! Целую, ваш сын Рустик. 29 декабря 1980 года.

  46. На фотографии после нового года взгляд Рустама печальный, глаза огромные – он болеет. Потом его привёз в Москву Фарид. В Москве Рустам печатает на пишущей машинке:

    12 января 1981 года: Мы доехали хорошо! Я кричал на весь вагон. Потом мы подрались. Я ободрал все руки об его часы. Потом я как собака вылизал все царапины. Потому что раны были кровавые. Я всё спрашивал у Фарида, когда же мы приедем?
    28 января 1981 года: Как я в школу ходил. Меня разбудила мама. Потом я пописал, умылся и поставил чайник. И воду для яичек. Я приготовил всё для яичек.

  47. Запись 29 января 1981 года: «Рустам принёс вчера 2 по поведению и 5 по математике. Я его ругал. А за что, собственно? Видимо, для воспитания – у него недоразвито чувство социальной иерархии: отвечает старшим в том же тоне, в котором они к нему обращаются. Это называется грубостью».

  48. Школьная фотография после окончания первого класса. Густые чёрные волосы, отнюдь не короткие. Непонятное выражение сжатых губ. Брови вразлёт, длинные ресницы. Огромные глазищи, будто состоящие только из сверкающих белков и чёрных зрачков, без радужной оболочки. Взгляд очень странный: как будто с поволокой и одновременно пронзительный. Чем-то он похож здесь на тот свой портрет, с обритой головой. Но только этот Будда (или пахан) уже вышел из своей нирваны (или что там было?) и на что-то решился, к чему-то готов, вот только снимать закончат и тогда…

  49. Кадрия сказала, когда увидела Рустама в гробу: «Он стал строже, как будто обрёл свой истинный возраст». И я тоже увидел. Казалось глупым и даже кощунственным делать фотографии на похоронах. Раньше так делали, и, может быть, это было правильно. Теперь лицо Рустама в его истинном возрасте осталось только в памяти, где оно будет медленно тускнеть и стираться от времени. Он лежал под белым покрывалом в чёрной рубашке, которая ему очень шла, с чёрными волосами, чёрными бровями и длинными ресницами, но глаза его были закрыты, и я не видел его истинного взгляда. И уже никогда не увижу.

  50. Детство – любое детство – счастливое. Ну, почти любое. Но человек, будучи ребёнком, этого не понимает, потому что ещё не знает другой жизни и другого возраста. Юность не оглядывается назад, и только в поздней зрелости, на пороге старости человек обращается к памяти детства. Но к этому времени памяти уже нет: так, несколько особо ярких картинок, а всё остальное стёрто, унесено временем. Нужно долго вспоминать, чтобы что-то ещё вспомнить. Взросление – это забвение. Позже, в старости, детство уже слишком удалено, старик вспоминает молодость, которая оказывается на том же расстоянии, что раньше – детство. Но теперь уже есть время и желание оглядываться, потому что впереди не на что смотреть. И вспоминая свою молодость, человек вспоминает детство своего ребёнка. Может быть, детство Рустама значит для меня больше, чем оно значило для него самого?

  51. Гуляю по августовскому лианозовскому парку. В дубовой роще тепло, прохладно, тенисто. Нет ещё ни одной осенней приметы, только ощущение конца лета, ещё даже не предчувствие будущей осени. Призрак Рустама-мальчика катается на велосипеде по всем дорожкам, тропинкам и полянкам. Где этот Рустам-мальчик? Умер 25 декабря 2007 года? Но его не было и 24 декабря, и год назад, и два, и десять. Почему же оплакиваю я его сейчас, а не год, не два года и не десять лет назад? Сколько было Рустамов? И где они сейчас? Только одно: глядя на Рустама в 34 года, я мог увидеть всех Рустамов, мог увидеть Рустама-мальчика. Мог, но так редко делал это!

  52. Мне кажется, здесь, около 81-го года, проходит черта, отделяющая первый период жизни Рустама. Или второй, если первым считать младенчество: от чего-то маленького, почти невидимого и кричащего, завёрнутого в пелёнки, через ребёнка с рекламы детских молочных смесей, до бритой головы и долгого взгляда. Эта черта условна, размыта, но всё же различима. Хотя было немного яслей, довольного много детского сада, была Русаковская больница и санаторий «Турист», всё же этот опыт социального общения, то есть общения с чужими, не был главным. Главным была жизнь с мамой и папой в Москве и – с дэв-ани, дэв-ати и Фаридом в Казани. На фоне старого ковра, где бурые медвежата всё карабкались и карабкались по стволам обрушившихся сосен. И хотя энергия Рустама была направлена за пределы этого кокона любви и покоя, к границам мира, она имела свой источник внутри него и каждый раз возвращалась, чтобы «зарядиться». Ещё при жизни Рустама эта капсула времяместа была запечатана и пустилась в путь, относимая волнами времени вспять, к истокам мира. И только память поддерживала с ней связь, неустойчивую и слабеющую. Память и альбом фотографий, парадоксальным образом неизменных и всё же чуть-чуть меняющихся из-за того ли, что желтела бумага, и тускнело изображение, или потому, что жизнь продолжала движение навстречу волнам времени, и с каждой новой точки прошлое виделось чуть иначе.

  53. Параллельно, почти не пересекаясь с жизнью Рустама, проходили значимые для меня события моей жизни. Годы с 73-го по 80-ый были самыми напряжёнными в моей профессиональной деятельности. В 75-ом году наша вычислительная система АС-6 участвовала в советско-американском космическом проекте «Союз-Аполлон», в 79-ом я защитил кандидатскую диссертацию, АС-6 прошла государственные испытания, а в 80-ом я вместе со всем нашим коллективом уволился из Института Точной Механики и Вычислительной Техники АН СССР (ИТМиВТ), чтобы перейти в НИИ «Дельта» Министерства Электронной Промышленности – делать первый советский суперкомпьютер «Электроника СС-БИС».

  54. Я помню только один эпизод, связанный с Рустамом: новогодняя ёлка в ИТМиВТ. Рустаму было тогда, наверное, года два. Он был маленький, одетый во всё белое, мы смотрели представление, получали какие-то подарки, а потом поехали домой. Не знаю, помнил ли он тот новый год.

  55. Переход в «Дельту» оказался переломным во многих смыслах. На работе я стал начальником группы, потом, после перевода в Институт Проблем Кибернетики АН СССР (ИПК), – заведующим лабораторией. Будучи кандидатом, я стал зарабатывать значительно больше денег, но административная составляющая работы мне совсем не нравилась, и после смерти академика Владимира Андреевича Мельникова, когда ИПК разделился и появился Институт Системного Программирования РАН (ИСП), в котором я работаю и сейчас, я с облегчением ушёл из начальников, к счастью, ничего не потеряв в деньгах. В научном плане работа по суперкомьютеру оказалась для меня, занимавшегося периферийными машинами, малоинтересной. Зато удалось инициировать, увлечь этим целую группу моих коллег и довести до создания прототипа разработку новой операционной системы, основанной на тех принципах, которые выкристаллизовались в процессе работы над АС-6. Мы назвали её КЛОС – кластерная операционная система. Её создание стало для меня основным содержанием работы следующих десяти лет.

  56. До 80-го года программирование отнимало у меня так много времени и энергии, что на литературу почти ничего не оставалось – то время было пустой дырой в творчестве. Но я ни о чём не жалею: время было прекрасное и дало мне очень много. В декабре 80-го, одновременно с переходом в «Дельту», я начал потихоньку писать: сначала дневниковые записи, потом стихи, потом рассказы. А в 85-ом начал рисовать свои акварели в «китайском» духе. Это художественное творчество прекрасно сочеталось с научным творчеством по КЛОСу. И это сочетание мне удалось сохранить и потом, когда я стал заниматься уже не созданием операционных систем, а тестированием программ.

  57. Девять следующих лет жизни Рустама: до Липовки. Школа, остров на Волге под Казанью, байдарочные походы и Гезевцек.

  58. В туристические походы мы ходили всегда, но сначала это были походы пешие. Рюкзаки, спальники, палатка, котелок, еда и чай – всё это на спину и – дня на два-три по Подмосковью. Походов было много, но вспоминается почему-то чаще всего один, к северу от Москвы. Мы стояли в лесу около ручья. Ночью кто-то громко топал около нашей палатки. Утром выяснилось – кабаны. Мы уже собирались идти к шоссе и возвращаться в Москву, но то ли опоздали на автобус, то ли просто решили остаться ещё на одну ночь, я не помню. Вечерело, лил дождь, мы шли, и Рустам вдруг сказал: «Что-то я упал духом!». Это был единственный раз, когда он «упал духом». Мы снова поставили палатку на новом месте и кое-как разожгли костёр. Сидели в палатке, пили чай, и Рустам сказал: «Кажется, я уже не упавший духом».

  59. В 81-ом году у нас появилась собака, и мы купили байдарку. Собаку звали Пушок. Соседка Таня привела его к нам и попросила: пусть побудет немного у вас, а то они с моей собакой дерутся, я потом заберу. Пушку было уже года два или три. Сначала он жил у какой-то старушки, но та стала дряхлой и не могла больше справляться с собакой. Сын старушки отвёл Пушка на какую-то автобазу. Там он сидел в углу, весь в мазуте и никого к себе не подпускал. Короче, у него было трудное детство.

  60. Не помню, как он оказался у Тани. Она отмыла его в ванне с шампунем, и выглядел он красиво: белая с чёрными пятнами шерсть, уши с кисточками, хвост немного крючком, длинный нос и большие чёрные глаза под свисающими прядями. Ему потом в ветлечебнице написали в паспорте: метис тибетского терьера. Написали с наших слов, потому что вроде бы тибетский терьер, но ведь наверное не чистокровный. Согласно определителю пород, шерсть должна быть волнистой, но не курчавой, а у него немного курчавилась ближе к хвосту. Правда, потом, когда я услышал, как Эдуард Успенский гордо величает свою собаку тибетским терьером, и увидел, как она выглядит, я понял, что наш Пушок гораздо «терьеристее».

  61. Таня сказала: пусть побудет немного у вас, я потом заберу. А когда пришла забирать, уже стало ясно: Пушок остаётся у нас. С нашим котом Чернышом они быстро подружились. Кот был старше, к тому же первый появился в квартире, и Пушок это признавал. Черныш от рождения не имел голоса, только шипел, а вместе с голосом у него не было и инстинкта продолжения рода (к нашей радости). Поэтому ему не было нужды метить свою территорию. Они и спали в обнимку. Иногда Пушок что-то с интересом вынюхивал у кота под хвостом, или Черныш сидел за углом и ждал, когда пройдёт собака, чтобы поиграть лапой с её хвостом.

  62. Не помню, как это оказалось связанным, но байдарку мы купили отчасти из-за появления собаки. Мы решили вместе с ним отправиться в наш первый общий байдарочный поход. Рустаму оставалось совсем немного до восьми лет. В походе я каждый день писал путевые заметки, которые вечером в тот же день зачитывались вслух при свете костра.

  63. «ТРОЕ В ЛОДКЕ, НЕ СЧИТАЯ СОБАКИ, ИЛИ ПРАВДИВЕЙШЕЕ ЖИЗНЕОПИСАНИЕ ПУТЕШЕСТВИЯ ПО РЕКЕ ДУБНА.

  64. День первый. 11 июля 1981 года, суббота. Проснулись мы ещё в Москве, у себя дома в Лианозове. В 7 часов, согласно будильнику. Собирались не торопясь, и около 9 часов вынесли вещи к подъезду. Оставили при байдарке сына Рустама, а папа Игорь и мама Кадрия надели рюкзаки и пошли. Нас сопровождал до станции больной дядя Лёня. Со своим ушибленным ребром он был, конечно, нам не помощник. Доехали на автобусе до станции, оставили дядю Лёню сторожить вещи и вернулись за Рустамом, собакой Пушком и байдаркой.

    В 12.22 электричка приехала в Вербилки. В два приёма, короткими перебежками добрались мы до реки. Расстояние от станции до реки не больше километра. У железнодорожного моста расположились и начали собирать байдарку. Дело продвигалось легко и споро, хотя и не обходилось без переругивания. Нервишки, подпорченные московской суетой и длительной предотпускной неопределённостью, пошаливали. Но вот в ответственейший момент сломались какие-то маленькие штучки на большой штуковине. О горе!

    Однако близость природы и сознание отсутствия пути назад возродили к жизни нашу природную смекалку. Маленькие штучки заменили деревянными колышками. Наконец байдарка собрана! Но что это? Заднее (называется кормовое) сидение присоединено не там, где надо. Папа Игорь вынимает такую маленькую штучку, соединяющую две большие штуки и заодно сидение. Возникает расцентровка дырочек в этих штуках. Маленькая штука не лезет в дырочки. Чёрт с ней! Ещё немного, укладываем вещи, и вот он – долгожданный момент. Спуск на воду! Усаживаемся и плывём!

    Хорошая река! Хорошая вода! Хорошая байдарка! Хорошая погода! Плывём!!!

    Плывём и плывём. Но хочется есть – с утра голодные. Находим прелестное местечко. С песчаным пляжиком, костровищем с рогульками, местом для палатки с лапником, с брёвнами для сидения, с запасом берёзовых дров и даже с урной (какая-то металлическая дырявая чаша на трёх ножках). Идеально! Вытаскиваем вещи из байдарки, вытаскиваем байдарку. Ставим палатку, разводим костёр. Что там у нас на ужин? Суп из двух пакетов, чай и колбаса, жареная на палочке, с хлебом. Объедение!

    В первый вечер мы успеваем: выкупаться, почитать (мама Кадрия), безуспешно половить рыбу на хлебный мякиш или просто на пустой крючок (папа Игорь), погулять в окрестном лесу и покататься на байдарке. Ох уж это гуляние, ох уж это катание! Плывём на байдарке, приближаемся к своему пляжику. И вдруг видим! Но мы забыли сказать, что у нас с собой была бутылка “Салюта”. Это, конечно, не шампанское, но ведь и байдарка – не корабль. И всё же мы собирались вечерком, у костра отпраздновать спуск на воду нашего замечательного судна. А день был жаркий, и вино требовалось охладить. Папа Игорь заботливо уложил бутылочку в белую авоську, привязал белую верёвку к прибрежным кустам. Как всё славно было продумано и как тщательно подготовлено! А для сына Рустама имелась баночка сока.

    Так вот. Подплываем мы с прогулочного катания на байдарке к нашей стоянке и сворачиваем к прибрежным кустам, проверить нашу заветную бутылочку. Но что такое? Как это может быть? Увы! Болтается на прибрежных кустах огрызок нашей белой верёвочки. Такой маленький, такой жалкий. Украли! Украли нашу заветную бутылочку. Срезали нашу белую верёвочку. Ограбили. Сын Рустам кричит: ограбили нас! Он замечает на другом берегу мальчишку, который ловит рыбу. Эй, ты, – кричит Рустам, – это ты украл нашу бутылочку? Мальчишка обзывает Рустама салагой! Ах, как жалко бутылочку! Но больше всех обеспокоен Рустам. Нас так всех ограбят, говорит он. А если кого-нибудь из нас украдут? Вон тот мальчишка уходит, уносит “грабленое”. Мы пытаемся его успокоить, но Рустам продолжает разглагольствовать об ограблении. Эта тем грабежа не даёт ему покоя и на следующий день.

    А что же наш верный сторож, что же наш пёс Пушок, который не даёт спокойно пройти мимо ни одному живому существу и старательно облаивает всех в радиусе ста метров? Что же он-то не устерёг нашу бутылочку? Эх ты, Пушок, Пушок! Ведь ты, Пушок, полночи не давал нам спать своим лаем. Кого ты облаивал? Куда ты бегал ночью, пока замёрзший папа Игорь не привязал тебя у себя в ногах? Что ты лаешь на человека, которого только ты один и чуешь в двухстах метрах от нас? Где ты был, дурной пёс, когда нехороший воришка срезал нашу белую верёвочку и уносил нашу охлаждённую бутылочку в белой авоське? Эх ты, Пушок!

  65. День второй. 12 июля 1981 года, воскресенье. Проснулись мы в 10 часов. Развели костёр, сготовили завтрак. А на завтрак у нас была гречневая каша с молоком и, само собой, непременный чай. До чего же вкусная, эта гречневая каша! А как много сил прибавилось после каши! Мы опять плывём. Папа Игорь гребёт себе и гребёт. И мама Кадрия хочет грести, но вредный Пушок не даёт ей грести и требует постоянного к себе внимания. Чуть зазеваешься – и вот уже пожалуйста! Пушок в воде и стремительно плывёт к берегу. Приходится причаливать.

    Два раза пёс Пушок прыгал в воду с байдарки и совершенно измучил бедную маму Кадрию. Всё! С завтрашнего дня привязываем его ко дну байдарки (называется кильсон).

    Ах, какая красивая река! Очень, очень красиво! Что ещё сказать? Это неописуемо, невыразимо! Не описать пером. Да и кистью тоже, хотя завтра и надо бы порисовать.

    В пути одна остановка для купания. Короткая – слепни не дают покоя. Видим белые лилии. Специально подплываем поближе и рассматриваем эти краснокнижные цветы. Но не срываем! Плывём дальше. Уже пора приставать к берегу. Ищем хорошее место. Находим, причаливаем. Но рядом оказывается ещё лучше, переправляемся туда.

    Высокий берег круто обрывается на две стороны: к реке и к овражку, по дну которого течёт мелкий ржавый ручеёк. Изумительный вид на реку и оба берега. Большая поляна, с костровищем и запасом дров. А вокруг – сосны! Высокие, золотистые, красивые! Между ними попадаются берёзы и ели. Внизу никаких кустов – травка. Это место мы назвали “Царская палата”.

    Выкупались, разожгли костёр, приготовили чай. Хорошо горят сосновые дрова! Ярко и жарко. А теперь – эксперимент. Мама Кадрия достаёт противень и начинает печь блины. Блины удаются на славу и тут же съедаются. Папа Игорь и сын Рустам хором кричат: “Слава мамульке! Слава блинам!”.

    Забыли сказать, что в этот же день, пока плыли по реке, нашли игрушечный самодельный деревянный кораблик. Это нечто вроде компенсации за нашу украденную бутылочку. С этого момента сын Рустам только тем и занимался в байдарке, что играл с корабликом, держа его в воде за бортом.

    После блинов мы поставили палатку и отправились на прогулку по лесу. Дошли до линии высоковольтной передачи, которая жужжала. За линией – царство поваленных деревьев. Нагромождение стволов, вывороченные корневища, жужжащие провода в небе – напоминает Стругацких, “Пикник на обочине”.

    На своей “Царской палате” мы поставили “царский трон” – надувной матрас, сложенный в виде шезлонга при помощи специальных застёжек. Папа Игорь сидит на этом “троне” и пишет “Жизнеописание”. Перед ним открывается вид на реку и берега. Не описать пером!

    На другом берегу ещё днём мы обнаружили шалаш, и чуть было там не остановились. Вечером в этот шалаш пришли какие-то дяди с собакой, и пили алкоголь. Пушок лаял на чужую собаку и бегал по берегу. Рустам опять начал про ограбление говорить. Постепенно стемнело, и все угомонились. Однако ночью часа в 4 Пушок снова начал бегать и лаять, и никому не давал спать. Пришлось папе Игорю идти за ним, привязывать в палатке. Ещё папа Игорь отхлестал Пушка за непослушание, а тот огрызнулся».

  66. День третий. 13 июля 1981 года, понедельник. Утром дяди из шалаша оказались косцами. Они косили сено и были уже совсем не страшные. После завтрака мы снова плывём. Плывём и плывём. Река стала шире, леса меньше. Приплываем к мосту через реку и причаливаем.

    Около байдарки остаются Рустам и Пушок. Мама Кадрия и папа Игорь идут по шоссе в деревню, в магазин. Это место – Юдино. Пройдено больше половины пути. В магазине покупаем свиную кооперативную тушёнку, солянку овощную с грибами, кисель, плавленый сырок и брынзу. Хлеба нет. Папа Игорь хочет купить водку, но мама Кадрия говорит, что она водку пить не будет. А никакого вина нет в магазине, одна водка. На обратном пути проходим мимо зарослей тростника. Для Рустама срываем одну штуку.

    Садимся в байдарку и плывём дальше. Жуём плавленый сыр и брынзу, запиваем чаем из фляжки. Река сначала сузилась, но потом стала очень широкой. Всё шире и шире, глубже и глубже. Исчез лес по берегам. Мы уже давно ищем место для стоянки и никак не можем найти. Приходится плыть дальше. Папа Игорь устал, мама Кадрия устала, сын Рустам устал и Пушок устал. Но надо грести и грести. Хочется пить.

    В деревне с названием “Бережок” пьём воду из ключа, наполняем фляжку. Рядом женщина полоскает бельё. Узнаём от неё, что до города Дубна километров 8, но это по дороге, а не по реке; до Карманово километров 5, но тоже по прямой; до слияния с рекой Сестрой уже недалеко. Женщина обещает нам лес впереди, и мы снова плывём.

    Гребём и гребём. А солнце светит, и мы, кажется, обгорели. Ноги устали от согнутого положения, хочется распрямить их и закинуть куда-нибудь повыше. Не выдерживаем и пристаём к берегу. Выползаем из байдарки и падаем в траву. Блаженство! Поза савасана – поза трупа. Однако здесь нет тени, и мы скоро опять плывём. Хочется есть и пить.

    Рустам теряет пробку от фляжки. Пробка железная и тонет. Папа Игорь стукает Рустама веслом по балде. Все устали.

    Проплываем мимо сборного домика и палатки на берегу, мимо палаточного городка с катерами и кухней под навесом, и с печкой, мимо деревни. Но вот видим лес. Сосны! Наконец-то!! Причаливаем немедленно! Лес клином подходит к берегу, но от реки его отделяет маленькое поле – горох. Кушаем горох, хотя он ещё не созрел: горошинки маленькие. По берегу сушится скошенное сено. Встречаем старушку, которая советует нам остановиться здесь. Недалеко деревня, но, видимо, за лесом, так как её не видно, а только слышно. Вытаскиваем вещи из байдарки. Очень устали!

    Вдруг замечаем – на середине реки что-то трепыхается, что-то живое. Мама Кадрия высказывает предположение, что это большая стрекоза. Рустам предлагает поехать и посмотреть, спасти стрекозу. Мама Кадрия возражает, папа Игорь колеблется. Но сын Рустам заявляет, что он член общества охраны природы, и надо спасать стрекозу. Этот аргумент решает дело. Папа Игорь и сын Рустам плывут спасать стрекозу. Большая стрекоза сваливается с весла, так как сразу начинает трепыхать намокшими крыльями. Наконец удаётся забросить её в байдарку.

    Когда причаливаем и уже собираемся тащить байдарку к лесу, стрекоза взлетает. Крылья у неё высохли. Она делает прощальный круг над нашими головами, покачивает крыльями, как самолёт, и улетает.

    А мы таскаем вещи к лесу. Здесь, среди сосен, есть костровище и рогульки. Собираем дрова, разводим костёр. Мама Кадрия находит в лесу малину и чернику. Теперь маму Кадрию не дождёшься к костру, она всё бродит и бродит по лесу. Она получает удовольствие от собирания ягод. Рустам читает книжку “Тореадоры из Васюковки”. Пушок бегает и облаивает окрестности. Папа Игорь возится у костра, потом валится на спальники, постеленные под сосной. Поза савасана – поза трупа. Неописуемое блаженство! Над головой – радостно искривлённые золотые от солнца ветви сосен, ещё выше – голубое небо. Фенимор Купер, Майн Рид, Вождь краснокожих, детство, мечтания…

    Ночь проходит спокойно – привязанный Пушок не лает.

  67. День четвёртый. 14 июля 1981 года, вторник. Первым просыпается, конечно, Пушок. Потом папа Игорь в 9 часов выходит из палатки. Выкуривает сигарету, расстилает спальник на солнышке и засыпает. Мама Кадрия отправляется за ягодами. Рустам спит.

    Наконец через час папа Игорь встаёт, собирает дрова и готовит их для костра. Возвращается мама Кадрия, просыпается сын Рустам. Идём умываться.

    Горит костёр, готовится еда и чай. В чай добавлены листья смородины – очень вкусно. После завтрака никому не хочется снова собираться и плыть. Все отдыхают. Сын Рустам читает книжку. Мама Кадрия занимается собирательством ягод. Папа Игорь пишет “Жизнеописание”. Где-то бегает Пушок. Все отдыхают. Плыть не хочется – может быть, устроим днёвку. Вот только купаться плохо – дно илистое.

    Подходит вчерашняя старушка и разговаривает с нами. Жалуется на житьё-бытьё. Раньше, говорит, в деревне было 70 коров, а теперь только 3 осталось. Свою корову тоже продам – сил нет сено заготавливать. Лошадей мало, приходится на своём горбу таскать. А старик больной, не может помогать. Контуженный он на войне. Поговорила старушка и пошла сено ворошить. Тут мама Кадрия велит папе Игорю и сыну Рустаму идти к старушке, помочь ей с сеном управиться. Идём к старушке, помогаем ей сено в копну собирать. Помогли, старушка подарила для Рустама две конфетки, а сам Рустам уже убежал – надоело ему. Мама Кадрия у реки бельишко стирает.

    Снова собираемся все вместе, и вдруг решаем всё же сниматься с места и плыть.

    Плывём. Река стала очень широкая, плыть уже не так интересно. Берега в основном безлесные, то есть лес есть, но не подходит вплотную к берегу, как раньше. Довольно скоро доплываем до слияния с рекой Сестрой. После минутного размышления решаем следовать по заранее намеченному маршруту – вверх по Сестре до Карманово. Находим то место, где папа Игорь и мама Кадрия были несколько лет назад с Надей Агеевой и её мужем Колей, и причаливаем.

    На берегу ловит рыбу старик. Лицо его кажется нам знакомым. Выясняется, что это дед Данила, Надин свёкор. Он вот уже 5 лет каждое лето живёт здесь в палатке и ловит рыбу. Дед Данила показывает нам колодец, который он вырыл в прибрежной глине. Это небольшая ямка с чистой водой, которая просачивается сквозь глину. Располагаемся у прибрежных кустов, на краю поляны. Купаемся. Готовим ужин. Ложимся спать.

  68. День пятый. 15 июля 1981 года, среда. Просыпаемся около 9 часов. Плыть никуда не надо. После завтрака идём в лес за малиной. Вдоль высоковольтки, где мы раньше собирали малину, сплошные огороды – всё огорожено. Но всё же набираем немного малины. Рустам от жары, мух, слепней и колючей травы падает духом. Возвращаемся. Идём купаться. Учим Рустама плавать, но получается плохо. Он боится воды.

    У Пушка обнаруживаем клещи. Папа Игорь держит его за пасть, а мама Кадрия вытаскивает клещей. После третьего клеща Пушок вырывается и нападает на папу Игоря, даже немного кусает его. Бедный Пушок! Нельзя ему гулять по лесу.

    Потом мы отдыхаем. В 5 часов вечера едем на лодке в Карманово, в магазин (он в 6 закрывается). Покупаем буханку чёрного хлеба, плавленый сыр, борщ в пакете, сахарный песок, бутылочку Муската (6.90) и по стаканчику сока. Возвращаемся, закидываем пакет с продуктами в палатку и едем кататься по заливу, на берегу которого мы остановились.

    Вечером папа Игорь делает для Рустама лук и стрелу. Хороший получился лук, далеко летит стрела, высоко летит стрела – исчезает в синем небе. Потом папа Игорь и сын Рустам играют в волейбол. Потом все лежат на спальниках, а папа Игорь – на надувном троне, и разговаривают. Сначала говорят про географию, про разные реки, моря и страны, про разные народы. Потом про политику, про наших и про американцев, и про телепередачу “Сегодня в мире”.

    Потом Пушок обнаруживает ежа. Наш пёс очень забавно ищет ежей и всегда находит. Мы рассматриваем ежа – он ещё совсем маленький, свернулся в сплошной колючий шарик.
    Спать ложимся поздно.

  69. День шестой. 16 июля 1981 года, четверг. Проснулись папа Игорь и мама Кадрия в 6 утра – идёт дождь. Папа Игорь накрывает палатку полиэтиленом, прячет дрова в полиэтиленовый мешок. Тем не менее, утром, когда дождь уже прошёл, папа Игорь очень долго не может развести огонь. Точнее, огонь есть, но слабенький, и вода долго не может закипеть. Наконец мы садимся завтракать. Снова ярко светит солнце. Мама Кадрия читает, папа Игорь пишет “Жизнеописание”, сын Рустам играет с луком.

    Мама Кадрия пытается вытащить Пушку остатки клещей. Пушок кусает маму Кадрию и царапает её. Все злые на Пушка. Мама Кадрия обещает, когда приедем в Москву, отвести Пушка к Татьяне и сказать, чтобы она забирала его, куда хочет.

    Жарко. Мама Кадрия идёт за банкой сгущёнки, которая стоит рядом с Пушком. Пушок опять кусает маму Кадрию. Проклятый пёс! Папа Игорь налепляет на раны Кадрии пластырь и завязывает руку.

    Мы вдруг решаем поплавать на байдарке, если удастся – доплыть до слияния Сестры с Дубной или даже до Волги. Пушка папа Игорь привязывает около палатки и сильно стегает ремнём. Жалко собаку, но ничего не поделаешь – надо наказывать. Пушок с нами не поплывёт, он наказан.

    На пустой байдарке плыть легко. Теперь Рустам сидит впереди, а раненая мама Кадрия – в середине, на надувном матрасе. Гребёт папа Игорь. Однако до слияния оказывается далековато. Тут ещё начинает моросить мелкий дождичек, и мы решаем возвращаться. Все берега Сестры усеяны рыбаками. Мы плывём вдоль берега, но то и дело шарахаемся к центру реки, боясь наехать на поплавки.

    Дождик кончается. Мы решаем заехать в магазин, папа Игорь налегает на вёсла, даже раненая мама Кадрия помогает. Но магазин оказывается закрытым. “Ушла на базу”. От магазина до нашей стоянки гребёт один Рустам. Сначала у него получается плохо, но постепенно всё лучше и лучше. Лодка набирает скорость. Папа Игорь совсем не гребёт, даже к вёслам не притрагивается. Сидит, курит и рулит.

    Пушок встречает нас вилянием хвоста. Чувствует себя виноватым, но всё равно плохо слушается. После ужина залезли в палатку, листали “С удочкой по Подмосковью” и пытались выбрать дальнейший маршрут. Немного поговорили и заснули.

  70. День седьмой. 17 июля 1981 года, пятница. Утром встали и решили ехать в Москву. Мама Кадрия пошла за малиной. Папа Игорь вымыл посуду, разжёг костёр – на этот раз очень быстро и удачно. Сын Рустам сходил за водой. Позавтракали. Потом папа Игорь и мама Кадрия пошли в лес ещё немного пособирать малины, а Рустам вымыл посуду и собирал вещи. Потом у Рустама заболел живот, а потом прошёл.

    Вернулись папа Игорь и мама Кадрия, и все стали быстро собираться, потому что до электрички (14.11) оставалось мало времени, а следующая – через три часа (17.15), и есть больше нечего, а магазин не работает. Собрали рюкзаки и байдарку. Папа Игорь и мама Кадрия скупнулись напоследок, а Рустам не захотел.

    Тут приблизилась большая чёрная туча, и начал греметь гром. Мы быстро нагрузили на себя вещи, и пошли – до отхода поезда оставался один час. Мы пошли, и дождь пошёл. Когда мы подходили к железнодорожному мосту, дождь хлестал уже вовсю. Мы все промокли, особенно, Рустам, так как он был в одной майке и шортах. Было очень тяжело идти, но мы мужественно перенесли все трудности. На мосту папа Игорь кричал Рустаму: “Смотри, не свались с моста! Держись, Рустик!”. А Рустам кричал: “Ой, папа! Осторожнее! Ой, не упади, папа!”. Так мы друг о дружке заботились. Добрались до станции, Рустам переоделся, купили билет. Тут и электричка подошла.

    Вот сидим в электричке на сидении для двоих, закрытые со всех сторон рюкзаками. На рюкзаке лежит лук со стрелой. На крючке висит полиэтиленовый мешок, а в нём – две банки малинового варенья и ещё свежая малина в котелке, и игрушечный корабль, найденный нами на реке Дубна. Пушок тихонько сидит у нас в ногах, мокренький от дождя. Рустам сначала читал промокших “Тореадоров из Васюковки”, а потом положил маме Кадрие голову на колени и заснул. Мама Кадрия смотрит в окошко. Папа Игорь пишет “Жизнеописание”. Очень трудно пиСАть в элеКТричке – качАЕт и ТОЛкает. А Вы думали, это у МЕНя почерк тАкОй стал, да?

    КОНЕЦ ПУТЕШЕСТВИЯ».

  71. За двенадцать с лишним лет, что Пушок прожил с нами, он покусал, и не раз, нас всех: и меня, и Кадрию, и Рустама. Наверное, больше всех – Рустама, потому что он очень любил Пушка, и вечно лез к нему играть и «целоваться», даже тогда, когда это было совсем не безопасно. Особенно весной, когда Пушок был особенно возбуждён, мы называли это «весенний покус». Я знаю, знатоки скажут: это неправильно, собака не должна кусать своих хозяев, её надо было учить. Ну да, я и пытался учить первое время. Сразу после «покуса» хлестал ремнём. Кадрия и Рустам старались не участвовать в этом. А мне казалось, что нужно «воспитывать», чтобы потом Пушок больше не кусался. Лучше бы я этого не делал: было страшно жалко бедного пса. Он ведь и сам чувствовал свою вину, уходил в угол, поджимал хвост, и только во время «воспитания» был вне себя, рычал, кричал и скалил зубы. А зубы, нужно вам сказать, у терьеров, даже у тибетских, весьма внушительные – почти как у овчарки. В конце концов, я понял, что своим «воспитанием» делаю только хуже. А потом прочитал: тибетский терьер имеет очень тонкую нервную организацию (и, кстати, к терьерам, которые родом из Англии, никакого отношения не имеет). И мы никогда не забывали, что у нашей собаки было «трудное детство».

  72. Конечно, Пушок кусал нас не по злобе, а просто «от нервов». И ещё, когда было уж очень больно при вытаскивании клещей, но тут мы сами виноваты: надо было не вытаскивать, а поливать их подсолнечным маслом, тогда они сами отваливаются. Пушок нас очень любил и был бесконечно предан. Однажды, в конце байдарочного похода мы стояли на острове на Жижицком озере. Решили прокатиться на лодке, оставив Пушка на берегу, где оставались и наши вещи, и наша палатка, и другие люди, что путешествовали вместе с нами. Мы отплыли уже довольно далеко, к зарослям тростника, когда увидели: Пушок плывёт за нами. Как-то он узнал, что нас нет, углядел нашу лодку и поплыл через широкую воду. И это собака, которая терпеть не могла купаться! Он только по брюхо заходил в воду, промочить лапки. Однажды, в другом походе по тем же местам, когда было очень жарко, и я видел, что собака мучается от жары, я решил искупать его, подхватил и окунул в воду. За что и поплатился: Пушок преследовал меня по всему лагерю, догнал в палатке и укусил, а потом долго нервничал и переживал, что сделал что-то не то.

  73. Пушок сопровождал нас всюду: и в Казань, и во всех наших байдарочных походах. Вот он с нами в лодке на острове на Волге, вот в обнимку с Рустамом – только что вылезли из пещеры на Южном Урале, а вот дома в Москве, когда Рустам схватил его за уши, скалит длиннющие зубы и косится на кусочек сахара, который Рустам держит в другой руке. Потом он был с нами в деревне Липовка, но тогда у нас не было фотоаппарата, и не осталось ни одной фотографии. Только моя маленькая акварелька, где Пушок лежит на песчаной дороге среди травы. В одну из поездок в Липовку в Москве умер кот Черныш, наверное, съев отраву для тараканов, которую моя мама насыпала в туалете и ванной. Нам самим не пришлось его хоронить, и нет фотографии, на которой было бы запечатлено, как «мы горюем». Но мы горевали.

  74. Пушок умер в Липовке в августе 1993 года под утро. Мы с женой похоронили его у края большого луга недалеко от Чёрного озера в тени дубовых деревьев. Там, где в начале лета он лёг на траву и долго не хотел подниматься, и мне пришлось сесть рядом и ждать его. Тогда было очень жарко, он устал на прогулке и не захотел идти с нами дальше. Я один провожал его обратно домой. Так мы сидели в тени деревьев, глядели на синее небо и белые облака, на алые цветы гвоздик и голубые цветы колокольчиков и белые цветы ромашек. В то время было очень много цветов на лугах. Потом мы пошли медленно, и именно тогда стали возникать строки:
    Над лугами цветов ветер кружит.

    Ты спросишь, что видел я в этой жизни?
    – алый туман гвоздик.

    Ты спросишь, что слышал я в этой жизни?
    – колокольчиков звон голубой.

    Ты спросишь, что знаю я в этой жизни?
    – белой ромашки судьбу.

    Ты спросишь, что я забыл в этой жизни?
    – зелёной травы забвенье.

    Ты спросишь, что будет после?
    – буду ветром кружить над лугами.
    Тогда я не мог знать, что эти слова не про меня, а про нашу белую собаку. А может быть, всё же про меня? А может быть, про Рустама?

  75. В то утро Рустаму нужно было уезжать в Москву. До этого мы с ним поругались, уже не помню из-за чего, он два дня болтался со своими липовскими приятелями, но последнюю ночь провёл дома. Рустам проснулся, но не вставал с верхнего этажа двухэтажной кровати, пока мы заворачивали нашу собаку в белую простынь. Пушок лежал на кушетке, около печки, где спал. Рустам спустился вниз. Мы сидели троём и плакали. Потом Рустам пил чай перед дорогой и молчал. Мы знали, что он очень любил нашего Пушка. Как он ехал в Москву один? О чём думал? Что вспоминал?

  76. Я написал такое прощание с Пушком:

    Мокрых лугов раскинулись крылья
    Уходит ветер в ткань дождя
    Струится вода по лицу
    вымокли рукава одежд
    Тринадцатое лето проводив
    не остался со мною на осень
    тот кого называли
    белая собака

  77. Осенью Рустам принёс маленького щенка, которого он вместе с ребятами купил на рынке. Чтобы после Пушка не было пусто, – сказал Рустам. Но у Кадрии уже была аллергическая астма, причём аллергия была, в том числе, на собачью шерсть. Пушка мы не могли выгнать, но и новую собаку брать не могли. Нам пришлось отдать её Саше Третьякову, и щенок вырос в огромного рыжего пса по имени Гера. Саша часто заходил к нам с Герой, и Гера, видимо что-то помня из своего собачьего детства, уверенно проходил на кухню, заваливался на пол и с благодарностью принимал еду в подарок. Но потом ему становилось скучно, хотелось гулять, и он ложился у входной двери и ждал хозяина. А вот на кошачью шерсть, как ни странно, у Кадрии аллергии не было. Тогда Рустам и принёс котёнка – нашу Басю. Но всё это ещё будет, а пока – новое путешествие лета 1981-го года.

  78. «ТРОЕ В ЛОДКЕ, НЕ СЧИТАЯ СОБАКИ (продолжение), ИЛИ ПРАВДИВЕЙШЕЕ И БЕСПРИСТРАСТНЕЙШЕЕ ЖИЗНЕОПИСАНИЕ ПУТЕШЕСТВИЯ ПО РЕКЕ УГРА.

  79. День первый. 20 июля 1981 года, понедельник. Два дня – субботу и воскресенье – мы пробыли в Москве, готовясь к следующему путешествию. Фарид не смог приехать, и мы снова собирались отправляться втроём, не считая собаки. Два дня мы выбирали реку. Папа Игорь сидел за столом, обложившись картами и справочниками, зачитывал вслух особо привлекательные живописания природы разных рек. Чем интереснее оказывалась река, тем труднее до неё было добраться. Тут и река Медведица, впадающая в Волгу, и река Волчина на северо-западе Калужской области, и река Нерль, и многочисленные притоки Оки, и Москва-река, и подмосковные водохранилища – Рузское, Озернинское, Истринское, и прочая, прочая, прочая… Голова шла кругом. Дядя Лёня ходил вокруг стола и причитал: “Ну, куда вы так далеко собираетесь? Вы же не дотащите вещи. Ехали бы куда-нибудь поближе. А ещё лучше – поедем вместе в Молдавию”. Но путь в Молдавию был закрыт – у нас на руках наш противный верный пёс Пушок. Наконец решили: едем на Угру, приток Оки. Течёт эта река в Смоленской и Калужской областях, впадает в Оку недалеко от Калуги. Но добираться до неё тяжело: от Вязьмы на поезде или на автобусе, а до Вязьмы из Москвы электрички не ходят. Решили так: едем на электричке от своего Лианозово прямиком до Можайска, а там, смотря по обстоятельствам, либо пытаемся добраться дальше до Вязьмы, либо идём на Москва-реку.

    Из Лианозово электричка отправляется в 9.58. Долгий путь – два с половиной часа – до Можайска. Рустам читает “Тореадоры из Васюковки”, папа Игорь удерживает Пушка, который всё время куда-то рвётся, мама Кадрия смотрит в окно. Потом Рустам засыпает. Наконец приезжаем в Можайск, в 12.33. И тут оказывается, что очень скоро, в 12.49, идёт электричка от Можайска до Вязьмы. Она уже стоит на той же платформе. Перетаскиваем вещи. Папа Игорь стоит в очереди за билетом. И вот уже едем. Сын Рустам хулигански требует мороженого. А мороженое продаётся в городе, и папа Игорь не успел бы на электричку, если бы пошёл ещё и за мороженым. Это мы всё объясняем сыну Рустаму, а он хулиганит. Папа Игорь делает врезание. Постепенно все успокаиваются и дремлют. Едем часа два.

    В Вязьме выгружаемся на платформу. Мама Кадрия, сын Рустам и пёс Пушок остаются с вещами, в тенёчке под мостом, а папа Игорь отправляется на разведку. Поезд до станции Угра отправляется только в 19.20, автобус до Знаменки – в 18.00 (хотя есть и в 17.20, но он проходящий, и на него может не быть билетов). Папа Игорь всё это разузнаёт и возвращается. По дороге он покупает на вокзале долгожданное мороженое. Мороженое весовое – по двести граммов на картонной тарелочке. Рустам очень рад, мама Кадрия тоже кушает, хотя ей вяземское мороженое и не нравится. Но больше всех доволен, кажется, Пушок, которому достаётся облизывать тарелочки.

    Потом все вместе идём на автостанцию. У нас 3 часа времени. Перекусываем в “Минутке” рядом с автостанцией, заходим в магазин (покупаем, между прочим, бутылочку латвийского сухого плодово-ягодного вина за 1 р. 32 к.), мама Кадрия даже забегает в универмаг. Таскаем во фляжке воду из вокзала. Покупаем билеты на автобус за полчаса до отправления. В 18 часов загружаемся в автобус и едем. Народу мало. Автобус – “Икарус” – почти пустой. Хорошо ехать, мягко! Кругом красоты природа: леса, поля.

    Проезжаем деревню Вешки, значит, скоро и Знаменка. Просим водителя остановиться около моста через Угру. На мосту выкидываемся из автобуса, таскаем вещи к реке. Здесь четыре человека (папа, мама, дочь и дед) уже собирают две байдарки. Они тоже из Москвы, приехали в Вязьму на поезде, а от Вязьмы – на попутной машине. Наши соседи отплывают раньше нас. Но скоро и мы собираем байдарку, загружаем её и плывём. Нас провожают коровы, пришедшие на водопой, и пастух с собачкой.

    Плывём! Время – около 21 часа. Проезжаем Знаменку, в конце деревни преодолеваем первое препятствие – мостки через реку. Река красивая, но по берегам вместо леса какие-то кусты. Плывём дальше. Надо торопиться – время уже позднее, и скоро станет темнеть. Около какой-то деревни проезжаем наших попутчиков – они уже расположились на ночлег. Но мы плывём дальше. Вот впереди виден лес. Налегаем на вёсла. Места начинаются получше. Плывём и выбираем место. Наконец находим рядом с быстрым фарватером тихий мелкий заливчик с каменистым дном и пляжиком. Рядом течёт ручеёк с ключевой водой. Чуть дальше – костровище с рогульками. Перетаскиваем вещи туда. Быстро темнеет. Папа Игорь лезет на крутой склон за дровами. Там растут восемь сосен.

    Горит костёр, расставлена палатка. Сын Рустам улёгся около костра на матрасе и заснул. Готов ужин. Уже совсем темно. Первый час ночи. Папа Игорь ищет бутылочку и не может её найти. Неужели забыли на берегу, когда собирали байдарку? Мама Кадрия и папа Игорь немножко ругаются. Но вот бутылочка находится. Скоро ложимся спать.

  80. День второй. 21 июля 1981 года, вторник. Просыпаемся часов в 10. Пушок слегка кусает папу Игоря. Пушка привязывают и сильно хлещут ремнём. После этого он ходит как шёлковый. Жалко его, но надо его учить. Нельзя кусать хозяина. Завтракаем. Мама Кадрия роняет котелок с вермишелью. Остатки кушает Пушок. А мы с чаем налегаем на огурцы, помидоры, консервы, хлеб, изюм. Все сыты. Купаемся.

    Опять плывём. Начинаются красивейшие места. Жарко светит солнце. Ветер дует то в спину, то в грудь – то помогает плыть, то мешает. По берегам встречаются палатки туристов, отдыхающие из деревень купаются в реке. Встречаем рыболовов на резиновых лодках.

    Река раздваивается, обтекая длинный остров. Плывём по левому рукаву. Видим хорошее место для купания и останавливаемся. Хорошо в воде! Речку в этом месте можно перейти вброд. Сильное течение сбивает с ног. Плывёшь вверх, а сносит вниз. Дно каменистое и песчаное. Вдруг в кустах начал скулить Пушок. Папа Игорь спешит к нему. Эх, и дурной же ты пёс, Пушок! Зачем ты полез в кусты? Замотался хвостом за какую-то палку и не можешь освободиться. Ещё и рычишь, бессовестный, когда тебя освобождают.

    Плывём снова. На правом берегу начинается сосновый бор. Удивительно приятные места для стоянок. В одном месте не выдерживаем и пристаём к берегу. В воде сходни в виде бревна. Наверх тянется тропинка. Поднимаемся и ахаем. Какая чудесная полянка в окружении сосен! Костровище с рогульками, с брёвнами для сидения, с запасом дров. Рядом высокий пень, кто-то вырезáл из него идола, да не закончил. В отдалении ещё один идол – уже вполне сформировавшийся. А какой вид открывается на реку, на другой берег! Между стволами сосен, стоящих на самом краю обрыва, видна широкая панорама холмов, полей, перелесков. Посередине по склону холма лепятся домишки деревни. Это деревня Дрожжино.

    Мама Кадрия сразу отправляется в лес за ягодами. Папа Игорь и сын Рустам перетаскивают наверх все вещи, ставят палатку, разводят костёр. Приносят воды – чистой, холодной, ключевой. Родничок выбивается из земли рядом с рекой, рядом со сходнями.

    Мама Кадрия приносит ягоды: чернику и малину. Правда, ягод в лесу мало. Только чтобы немного поесть.

    Уже скоро закипит вода на костре, но мы решаем сначала искупаться. На пустой байдарке переправляемся на другой берег – там хороший пляжик. Идеальное место для купания! Не глубоко и не мелко. Учим Рустама плавать, и сами барахтаемся в воде. Наслаждение!

    Возвращаемся и обедаем. Ещё в этот день мимо нашей стоянки проходит дядя, как будто лесник или что-то в этом роде. Просит закурить, присаживается. Мы угощаем его только что принесённой ключевой водой. Разговариваем. Он берётся уточнить нашу карту. Называет ещё десять деревень, которых нет на карте, указывает, в каких из них есть магазины. В деревнях можно приобрести молоко, лук, огурцы… Воспользуемся. То место, где мы находимся, относится к, так называемому, мешку. Здесь Угра делает большую петлю, километров на 50, образуя как бы мешок, в горловине которого мы и находимся. По прямой дороге до другого конца горловины километров 8-10. Добрый дядя обещает нам сосновый бор во всём мешке, вплоть до впадения реки Вори. Дальше он места плохо знает.

    После обеда мама Кадрия, как всегда, занимается собирательством, а папа Игорь и Рустам разговаривают. Папа Игорь рассказывает сыну про мировую историю: от древних греков до монголов и Александра Невского. Попутно обсуждаются мировые религии: христианство, ислам, буддизм и, заодно, иудаизм и еврейский вопрос.

    Уже вечером, когда начинает темнеть, мы пытаемся ловить рыбу. Около берега, видно, рыли червяков – земля вскопана, и валяется банка с двумя полудохлыми червяками. Мы пытаемся отыскать червяков, но они куда-то исчезли. Пока мы рыли землю, уползают и два полудохлых червяка. Ловим на хлебный мякиш. Конечно, ничего мы не поймали. А рыбаки ловят. Надо будет узнать, как они ловят, на какую наживку, какую рыбу. Рыбы в реке, видно, много. Мальки так и крутятся у берега, и на середине плещется крупная рыба.

    Ужинаем, допиваем бутылочку и ложимся спать. Завтра у Рустама день рождения. Мы его немного сегодня отпраздновали, а завтра продолжим.

  81. День третий. 22 июля 1981 года, среда. Первый раз папа Игорь просыпается полшестого утра. Совсем светло. Лает Пушок – мимо нас проезжает телега с лошадью. Но вставать нам лень. В семь утра тоже лень вставать. Встаём в 8 часов. Завтракаем.

    Приходит наш сосед за водой, к нашему родничку. С ним большая овчарка Фрам. Дурной пёс Пушок лезет к овчарке, бежит за ней вниз к реке. Туда же идёт Рустам. Вдруг раздаётся лай, рычание, скулёж. Рустам кричит: “А-а-а!”. Папа Игорь идёт и видит: овчарка стоит над Пушком и рычит на него. Бедный Пушок лежит на спине, барахтается лапками кверху и скулит и визжит. Хозяин кричит овчарке: “Фрам, ко мне!”. Наконец Фрам слушается и отходит. Папа Игорь забирает дрожащего перепуганного Пушка. Дурачок ты, Пушок. Совсем глупый пёс. Ну, куда же ты полез на овчарку – ведь она в 4 раза больше тебя! Вот так тебе и надо – не будешь приставать. Это почище, чем ремень папы Игоря. Пушок, поджав хвост, уползает в палатку. Мы привязали его, но вскоре он уже рвётся на волю. Отпускаем Пушка, он садится рядом с папой Игорем – своим защитником от овчарки.

    Скоро надо плыть. Над нами прошла туча, погремела громом, попугала дождём и ушла. Синее небо, солнце светит. Папа Игорь сидит на надувном троне и пишет “Жизнеописание”, а мама Кадрия и Рустам собирают вещи. Пора и папе Игорю помогать им.

    Плывём. Проезжаем деревню Дмитровка. Согласно расписанию. Сегодня не жарко. То слева, то справа грохочет гром. Какая-то туча то ли нас преследует, то ли мы её. Иногда капает дождь, иногда светит солнце, иногда всё одновременно. Дует ветер. Мы хотим добраться до деревни Расолово, там должен быть магазин. Постепенно дождь кончается. Тучи разлетаются, но ещё разные облака плывут. Подъезжаем к Расолово, одеваемся и хотим идти в магазин, но выясняется, что никакого магазина там нет. Раньше был, а теперь нет.

    Плывём дальше. Проплываем Новую деревню по правому берегу. Плывём и плывём. Ветер крепчает. По реке пошли волны. Уже есть и белые барашки. Ветер дует прямо нам в грудь. Грести тяжело. Начинаем искать место для стоянки. Одно место вроде бы хорошее, недалеко деревенька. Но что-то нам не нравится, и мы плывём дальше. Ещё одно место, с костровищем. Но, увы, там кто-то нагадил посреди полянки. Плохие люди. Плывём дальше. Осматриваем разные места. То занято, то не нравится нам.

    Проплываем по протоке мимо небольшого острова. А там голые мужики. Один загорает, другой, увидев нас, с гоготом валится рядом на песок. Мама Кадрия отворачивается и демонстрирует спортивную греблю.

    Плывём дальше. Уже большие волны на реке. Эх, надо было останавливаться на первом подходящем месте. Вскоре проезжаем деревню Ивановское. Там есть магазин, но он работает до 17 часов (с 10 утра), а сейчас уже 17.30. Думаем немного проплыть и остановиться. Но нет подходящих мест, и мы всё плывём дальше.

    Ветер стих, небо прояснилось. По правому берегу тянется ряд палаток соответственно подходам к воде. На берегу стоят сосны, чуть в отдалении от воды. Доплываем почти до конца этого соснового места и находим незанятую стоянку. Здесь мы и выгружаемся.

    Горит костёр, готовится ужин (или обед?). Уже 9 вечера. Бессовестный Пушок наелся где-то дерьма. Второй раз за сегодняшний день. Привязываем его к пню.

    Вдруг подъезжает человек на лошади с ружьём и в форменной фуражке. Это оказывается егерь. От деревни Станино до впадения Вори государственный заказник. Всякая охота и рыбная ловля запрещены. Вообще-то такую табличку мы встретили на острове посреди реки в районе дер. Станино. Но мы же не охотники и не рыболовы. Егерь сказал, чтобы мы поаккуратнее с костром. Утром нам следует отплыть дальше. А кто хочет отдыхать долго, тот должен ставить палатку вблизи селения, а не в лесу. Рядом есть, кстати, дер. Курёнки. Магазина в ней нет. Ближайший магазин в Федоткино. По словам егеря, мы сегодня проплыли от Дрожжино примерно 30 км, а до р. Вори осталось примерно 40 км. Туристы, говорит егерь, должны проплывать в день 25-30 км. Так что мы сегодня норму выполнили. Между прочим, на удочку в заказнике рыбу ловить можно. А вот с собаками быть нельзя. Они звериную молодь пугают и ловят. Даже пастухи не имеют право собаку использовать, одного пастуха на 25 руб. оштрафовали. К нашему Пушку это вряд ли можно отнести – он больше по дерьму специалист. В лесах здесь водятся звери: лось, лиса, кабан, волк, белка, енот, барсук, куница пробегает и даже рысь встречается. Егерь отказался от чая, сказав, что “мужчины чай не пьют”, и поехал инструктировать других туристов. Папа Игорь пишет “Жизнеописание”, но уже пора есть суп. Суп мама Кадрия сварила преотменнейший. Пальчики оближешь! После ужина вскоре ложимся спать.

  82. День четвёртый. 23 июля 1981 года, четверг. Проснулись утром часов в 10. Папа Игорь немного заклеил пластырем задиры на байдарке. Позавтракали, собрались и поплыли. Проплыли мимо дер. Курёнки справа по берегу недалеко от нашей стоянки. Мы хотели доплыть для начала до дер. Федоткино – там есть магазин. Плывём. Ветер сильный. На открытых местах волны, а под защитой леса хорошо, вода спокойная. Догнали четыре байдарки. Они плывут вместе. Весь день то мы их немного обгоним, то они нас. Пушок облаивает байдарки, но не особенно активно – надоедает и ему лаять. Плывём и никак не можем доплыть до Федоткино. Уже и на берег выходили, смотрели кругом. Наконец видим впереди, справа на берегу деревню. Это Федоткино. Мама Кадрия и папа Игорь идут в магазин. Он работает до 19 часов, а сейчас 17 часов. Покупаем разных супов и каш в пакетах, вафли, ириски. Мы уже проголодались, по дороге ели изюм – очень хорошая вещь, изюм! Теперь съедаем по вафле и плывём дальше.

    В Федоткино в магазине хлеба не бывает. Жители пекут его сами из муки. Но нам говорят, что ниже по реке, в 7 километрах есть дер. Абрамово. Там магазин тоже работает до 19 часов, и туда уже привозят хлеб, и вообще магазин побогаче. В Федоткино мы расспрашиваем насчёт молока, овощей. Оказывается, в деревне много дачников, и вряд ли мы найдём молока. Искать мы не пытаемся.

    Абрамово находится на левом берегу реки. Но мы решаем не заходить в магазин, и проплываем мимо. Уже устали грести, ищем место для стоянки. Вскоре после Абрамово на повороте реки, справа открывается прекрасный песчаный пляж. Сосновый лес чуть в отдалении. На берегу уже стоит одна байдарка, но места ещё много. Однако мы, как всегда, решаем плыть дальше. Вот такие мы энтузиасты. Те лодки, что плыли вместе с нами, вероятно, остаются на этом пляже. Мы в этот день их больше не видим.

    После поворота направо по левой стороне реки лес на крутом склоне. Прельстительные отмели и песчаные мели. Но подходов к берегу нет – заросли тростника и прибрежных кустов. Плывём дальше. Видим впереди по правому берегу ещё одну деревню. Называется Песково. В ней магазина нет. Нам говорят, что дальше будет деревня Старая Лука. Река плавно поворачивает налево.

    По левому берегу находим хороший подход. Дно песчаное, ходить по нему одно удовольствие. Вблизи берега совсем мелко, дальше дно медленно понижается и где-то на середине реки воды уже по грудь, а дно понижается и дальше. На противоположном берегу крутой склон, поросший сосновым лесом. На нашем берегу чуть в отдалении от берега стоит сосновый бор. Есть место для стоянки: костровище, брёвнышки для сидения, примятая трава – там, где стояла палатка. Дров очень много, совсем рядом поваленные сосны. Разводим костёр. Сосновые дрова горят ярко и жарко. На ужин у нас гречневая каша с молоком и рыбные консервы “Минтай”, чай с лимоном и сахаром.

    Мама Кадрия, конечно же, бродила в окрестностях и собирала малину и чернику.

    Вечером мы сидим у костра и играем в “морской бой” втроём. Папа Игорь соорудил “икебану” из сосновой коры. Потом стемнело. Мы разговаривали – сначала у костра, потом в палатке. Сын Рустам делился с нами своей мечтой о шкатулке бордового цвета с голубой крышкой на пружинах, которая при захлопывании должна издавать определённый звук. Потом Рустам рассказывал, какие цвета и какие звуки ему нравятся, а какие нет. И, наконец, Рустам делился с нами своими впечатлениями от посещения Оружейной палаты. Очень интересно рассказывал Рустам о шкатулках, часах с ангелами, орлами и жемчужинами, о сервизах, оружии и прочем. Потом мы уснули.

  83. День пятый. 24 июля 1981 года, пятница. Мама Кадрия проснулась в 8 часов и пошла за ягодами. Папа Игорь встал около 10 часов и стал мыть посуду и умываться. Вскоре к нему присоединился Рустам, а потом и мама Кадрия с Пушком.

    На завтрак был суп из двух разных пакетов (картофельное пюре и вермишель с мясом) и консервы “Кильки в томатном соусе”. И, конечно, чай с лимоном и малиной. После завтрака мы пошли за ягодами. Ох, как много здесь малины! Мы собрали целый котелок. Жалко, что нет песка и стеклянной банки, и нельзя сварить варенье. Черники мало – она уже отошла. Но мама умудрилась набрать маленькую кружку земляники! Сейчас мы собираем вещи, чтобы плыть дальше, а папа Игорь заканчивает писать “Жизнеописание”.

    Опять плывём. Угра – река сравнительно полноводная. Даже в районе Знаменки она полноводнее Дубны в районе Вербилок. Иногда встречаются большие валуны, обещанные нам в описании в книжке “Водоёмы Подмосковья”. Но вообще крупных камней мало, большинство из них лежит на достаточной для прохождения байдарки глубине. На камни напороться трудно. Но на Угре часто встречаются отмели и перекаты с мелкими камешками. Несколько раз мы проезжались по ним “брюхом”. От этого образуются мелкие задиры. Во время плавания на дне байдарки, как раз под папой Игорем, который сидит сзади, скапливается вода. Но немного – не выше поперечных планок на кормовом кильсоне. Изредка папа Игорь использует клизму. После того как мы заклеили задиры пластырем, воды стало набираться меньше. Хотя пластырь частично отлепился, и образовались ещё задиры в результате ползания на “брюхе”. Наверное, если бы папа Игорь не ленился почаще выпрыгивать из байдарки на мелководье, задиров почти бы не было.

    Всё же в основном дно реки песчаное. Прекрасный мелкий песочек. Ступать по нему – одно удовольствие. Вода очень чистая, прозрачная. Там, где не очень глубоко, хорошо видно дно. Часто дно понижается уступами, и его рельеф напоминает барханы пустынь. У берега, там, где есть водоросли и тростник, дно бывает илистое, но в целом дно Угры гораздо приятнее дна Дубны. Плывём и видим, как плавают рыбки. Очень много мальков на Угре, да и вообще рыбы много. Жаль, что мы не ловим её. Один раз совсем рядом с байдаркой проплывает целый косяк рыбы. Это не малёк, хотя и не очень крупная рыба, молодая. Мы поздно сообразили, а можно было бы погнаться за косяком и попытаться поймать рыбу каким-нибудь платком, мешком или просто руками.

    На дне Угры есть ракушки моллюсков, часто их бывает довольно много. Мама Кадрия говорит, что это от чистоты воды – в Дубне, где вода вообще-то тоже не грязная, да и в других реках Подмосковья моллюски уже не живут. Угра часто петляет, образует протоки, острова, заливчики. По берегам много леса. Крутой, высокий берег обычно бывает поросший лесом до самой воды. На более низком берегу лес немного отступает от реки, метров на пятьдесят, и между ними ровное место – луг или поле. Если бы подходы к воде везде были одинаково хороши, на Угре можно было бы останавливаться на ночлег почти в любом месте. Но бывает так, что и лес хорош, и наверху, на ровном месте полянки красивые, однако у берега тростник, кусты и крапива мешают проходу. А иногда открываются прямо-таки идеальные пляжики с мелким песочком, постепенным понижением дна и соснами невдалеке.

    Лес по берегам Угры смешанный. Тут и ольха, и берёза, и осина, и ель, и сосна. Главное, конечно, сосна. Часто на опушке леса стоят прекрасные золотистые сосны, под которыми так и хочется расположиться. Есть и большие сосновые боры, в которых совсем нет подлеска. Опавшие иголки и сухой мох хрустят под ногами. Это лето очень жаркое и очень сухое. На опушках много сухой травы, которая вспыхивает от огня, как порох. Дров на Угре много, в этом мы совсем не испытываем нужды. Мы даже стали привередничать – подавай нам непременно сухие сосновые ветки да ольховый сухостой. И чтобы всё уже было срублено и свалено. Чтобы только подбирать и раскалывать на ровные полешки и палочки. И стоянку мы выбираем такую, чтобы все условия соблюсти: и дно песчаное, и чтобы не глубоко было, и подход к воде должен быть хороший – подавай нам протоптанную тропинку, и полянка должна быть ровной на опушке леса под редкими деревьями, под соснами, ну, может быть, ещё и ели или берёзы пусть стоят, и чтобы костровище уже имелось, а если оно без готовых рогулек и нет рядом готовых брёвен для сидения, то это уже не очень хорошо. Вот какие мы стали привередливые!

    В этот день мы отправились в путь уже поздно. Проплыли деревню Старая Лука. По дороге мы видели коров на водопое. В этих местах все коровы непривычного нам мышиного цвета. Видели дикую утку. Часто на обрывистых берегах склон под самым обрывом усеян мелкими дырочками – это норки ласточек-береговушек. Мы видели, как они влетали в свои норки и выпархивали оттуда. Чем дальше, тем больше встречается туристов и рыболовов. Здесь их больше, чем на Дубне. Многие приезжают на автомашинах. Наверное, нам надо было вставать пораньше и пораньше начинать плавание, чтобы раньше других занять хорошее место для стоянки. А мы почти всегда ищем место уже вечером, плывём позже других. Но так сладко спать поутру! Надо бы раньше ложиться спать, но так хорошо вечерком, когда после жаркого дня наступает прохлада. Не хочется уползать в палатку. В результате мы встаём по утрам часов в 10 – совсем обленились!

    Делаем остановку у деревни Кобелево (на левом берегу) и идём в магазин. Мама Кадрия явно злоупотребляет возможностью посещать магазины на Угре. Ничего себе поход – ходим в магазин чуть ли не через день! В Кобелево мы покупаем овощную икру в банках, пряники, хлеб, сахарный песок для малины и пластмассовый бидон для малины же. Отъехав немного от деревни, останавливаемся на берегу. Купаемся, перекусываем. Плывём дальше. После перекуса есть не хочется, и мы полны решимости плыть и плыть. А время между тем уже близится к вечеру. Проплываем устье Вори – остался позади государственный заказник. В месте впадения Вори расположена дер. Александровка – магазина в ней нет.

    Начинаем искать место для ночлега. Нам нужно очень хорошее место, потому что мы хотим сделать днёвку. Но время позднее, и места заняты. Мы всё плывём и плывём. Уже 8 часов, 9 часов. Скоро стемнеет. Проплываем какой-то палаточный городок. Пора, пора останавливаться. 10 часов. Всё, дальше искать бесполезно. Нет времени. Надо было раньше останавливаться, были хорошие места. Но мы перекусили, есть не хотелось, хотелось плыть, и вот результат. Причаливаем на первое подходящее место. Располагаемся, как и в первую ночь, на лугу около реки. Лес недалеко, но плохой – сосен нет. Папа Игорь тащит ольховый сухостой – дерево всё-таки было срублено не нами. Надо было лишь порубить его на поленья и притащить. Костровище без рогулек – приходится самим делать. Горит костёр, расставлена палатка. Мама Кадрия перебирает малину, засыпает её песком.

    Уже темно. 11 часов, идёт двенадцатый. Готов чай, Рустам его разливает. И вдруг… Крик, вопль, Рустам катается по земле и кричит: “Ой, ой, ой, мама!”, Пушок лает испуганно. Что такое? Рустам ошпарился чаем из кружки. Папа Игорь сдёргивает с него тренировочные брюки. Ошпарена нога, немного рука, тело предохранила куртка. И как это Рустам умудрился вылить на себя чай? Мама Кадрия тащит топлёное масло, подсолнечного у нас нет. И, конечно, мы не взяли никаких лекарств от ожогов – кто же знал?! На ноге большой волдырь. Смазываем всё маслом, завязываем бинт. Рустам причитает: “Ой, зачем я баловался! Ой, зачем только я брал этот чай! Ой, что теперь будет! Ой, как всё было хорошо! Ой, что ж я такой невезучий!».

  84. Когда я читаю это место походных записок, я плачу, потому что Рустам умер, а я причитаю: «Ой, как всё было хорошо! Ой, что ж мы такие невезучие!».

  85. Потом Рустам начинает задавать вопросы. Его интересует, не отвалится ли у него нога. Мы его успокаиваем, и суём в рот таблетку валерианы. Брали мы это лекарство, чтобы Пушка успокаивать, чтобы не гавкал попусту, а пришлось успокаивать Рустама.

    Залезаем в палатку, пьём чай. Первый час ночи. Рустам потихоньку успокаивается. Хорошая, говорит, таблетка. Засыпает. Ложимся и мы. Сначала не спим, потом всё же засыпаем.

  86. День шестой. 25 июля 1981 года, суббота. Просыпаемся. Быстренько завтракаем остатками вчерашнего супа и чаем. Мама Кадрия вчера вечером для скорости сварила суп из единственной дефицитной банки “вермишель с мясом”. Спешка и злосчастный ожог не дали возможности нам оценить этот дефицит по достоинству. Утром суп уже не тот, да и мы думаем совсем не о том. Теперь нам надо искать не место для стоянки, а медпункт, аптеку, врача или фельдшера.

    Папа Игорь заявляет, что он пал духом. Тем не менее, павший (или даже – падший) духом папа Игорь вместе с мамой Кадриёй упаковывают вещи. Садимся в байдарку и плывём. Раненый Рустам сидит в середине на надувном матрасе и изредка интересуется насчёт отпадения ноги и ставит под сомнение необходимость медпункта, опасаясь больницы. Мы говорим, что больница ему не грозит.

    Плывём мы не долго и видим на правом берегу, на повороте реки маленький причал с катерами, лестницу, ведущую наверх, и дома наверху. Это оказывается спортлагерь МВТУ им. Баумана. У них есть медсестра. Папа Игорь остаётся в байдарке, а мама Кадрия и Рустам поднимаются в лагерь. Через полчаса они возвращаются. Рустаму сделали повязку с мазью Вишневского, завтра утром – снова перевязка.

    Теперь нам надо искать место для стоянки неподалёку. Мы немного отплываем и за поворотом реки причаливаем к левому берегу. Лес здесь на некотором отдалении от воды, их разделяет поле – овёс с горохом. На опушке леса стоят палатки – на приличном удалении друг от друга. Мы находим свободную полянку с костровищем и свободный подход к воде. Имеется и тропинка через поле. На нашей полянке – сосны и берёзы. Дальше в лесу много дров. Разводим костёр, готовим еду и чай. Отдыхаем на спальниках, на ветерке. Правда, предварительно приходится очищать место от шишек.

    Рустам читает, а папа Игорь и мама Кадрия идут в лес на прогулку. Самое главное – продраться сквозь узкую полосу кустарника и крапивы. Дальше – сухой сосновый бор, поля, за ними лес, лес, лес – до самого горизонта. В сосновом бору видим полузасыпанные ветками, иголками и землёй окопы, видимо, времён войны. Островками встречается малинник. Ягод много, хотя не вся она крупная. Вся красная, но много мелочи. Это следствие жары и сухости. Наедаемся и набираем кружку для Рустама – больше посуды с собой не захватили, да и лень собирать.

    Возвращаемся. Ставим палатку. Папа Игорь роет ямку, получается погребок для бидона с малиной и масла. Ужинаем гречневой кашей. Мама Кадрия варит горох – хотим попробовать ловить на него рыбу. Темнеет, идём к реке смотреть рыб. Мама Кадрия видела больших, когда мыла посуду. Но сейчас уже темно и ничего не видно. Перетаскиваем байдарку из прибрежных кустов к месту стоянки. Собираемся ложиться спать, разговариваем. Засыпаем.

  87. День седьмой. 26 июля 1981 года, воскресенье. Встаём в 10 часов. Завтракаем. Вермишель с “килькой с овощами” и чай с лимоном, сахаром, изюмом, пряниками, хлеб. После завтрака папа Игорь и Рустам плывут в спортлагерь на перевязку. Вверх по течению грести гораздо труднее, добираемся за 25 минут. Теперь повязка с другой мазью. Завтра из лагеря медсестра уезжает, перевязку поедем делать сегодня вечером. А потом поплывём дальше. В пути будем искать медпункты в деревнях. Должно ещё быть Беляево – оно даже есть на нашей карте, а там и Юхнов недалеко.

    Сегодня у нас днёвка. Мама Кадрия читает – впервые за весь поход появилось свободное время. Папа Игорь тоже хочет читать, но долг прежде всего, и папа Игорь пишет “Жизнеописание”. Рустам перебирает пакеты с супами и кашами, читает вслух названия и состав. Очень ему нравится эта инвентаризация. Пёс Пушок лежит, отдыхает в тенёчке около погребка. Вскакивает, бежит к краю полянки, осматривает окрестности. Над нами на сосне стучал дятел, теперь перестал – должно быть, улетел. Мы все располагаемся в полутени, мама Кадрия и Рустам – на спальнике, папа Игорь – на надувном троне. Приятно веет ветерок. Надо бы пойти рыбку попробовать половить. Время – 15.20.

    Сначала мы ловим рыбку все втроём, не считая собаки. Потом папа Игорь остался один. Рыба горох не ела, а хлеб весь обрывала с крючка. Наверное, это были мальки. Ничего мы опять не поймали.

    Потом мы ужинали. После ужина папа Игорь поехал с Рустамом на перевязку. Одна девочка лет 10-12 всё смотрела, как Рустаму ногу перевязывают. Наверное, она собиралась стать врачом. Рустам за терпение заработал шоколадку. Он вообще-то отказывался, но поскольку ему её обещали, Рустам шоколадку взял. И там же съел её, потому что до стоянки она бы растаяла.

    На обратном пути папа Игорь и Рустам рассматривали красный надувной плавучий домик на резиновой лодке. А потом впереди из кустов вдруг выплыла дикая утка, взлетела и с кряканьем полетела на другой берег. А чуть дальше мы увидели выводок утят. Их было штук 10. Мы проплыли совсем близко от них. Утята поплыли от нас в тростник, забарахтались, и мы не стали ближе к ним подплывать. Рустам решил, что та утка была их мамой, и она нарочно взлетела, чтобы отвлечь наше внимание от утят.

    Обо всём этом мы рассказали маме Кадрие, когда вернулись. Вечером мы поговорили и легли спать.

  88. День восьмой. 27 июля 1981 года, понедельник. Утром после завтрака мы поплыли дальше. Сначала мы проплыли деревню Беляево. Там нам сказали, что до Юхнова плыть километров 30. Потом мы проплыли мимо двухэтажного каменного дома на правом берегу над заливчиком. Это оказался дом охотника Министерства обороны СССР. Об этом нам сказал дядя в лодке. Дядя был толстый, и Рустам предположил, что это от “дикого утячьего мяса”. В доме охотника медпункта не было. Ещё дядя нам сказал, что до Юхнова плыть километров 15-20. Мы подумали, что, наверное, сможем сегодня доплыть до Юхнова. И мы поплыли дальше.

    Мы плыли и плыли. Берега были усеяны автотуристами, которые часто располагались целыми лагерями. Наконец мы доплыли до деревни Бараново на правом берегу. Сразу за деревней находился Юхнов. На берегу шумело какое-то предприятие. Мы причалили к камням, привязали лодку и Пушка, и пошли по тропинке вверх. Наверху был сосновый бор, и проходила дорога. Мы пошли по дороге влево и вскоре увидели шоссе и автовокзал на нём. Около автовокзала мы купили у бабушки яблок и узнали, как пройти в больницу.

    Мы долго шли в больницу. По дороге пили воду из колонок, что стояли на перекрёстках. Наконец дошли до больницы. Там врач из “скорой помощи” перевязал Рустаму ногу. Опять мазь Вишневского. Теперь перевязку надо делать через день. Из больницы мы пошли обратно другой дорогой, через центр Юхнова. По мостику пересекли речку, впадающую в Угру. Юхнов приятный городок. Он больше похож на большую, ровно распланированную деревню или дачный посёлок. Дома в основном одноэтажные и самые разные. И деревянные избы, и кирпичные домики. В центре магазины, ресторан и пивной бар. Если бы мы были получше одеты, мы могли бы зайти в ресторан и пообедать. Но ещё мы беспокоились за Пушка. Уже почти 2 часа, как мы отсутствовали. Мы купили кое-каких продуктов в магазинах, в частности, пряники, пирожки с мясом и рисом, и бутылочку “Осенний сад” (17,50, 1 р. 27 к.). Наконец мы вернулись к нашей байдарке и нашему верному сторожу Пушку.

    Поплыли дальше. Время уже близилось к вечеру. Мы хотели найти место недалеко от Юхнова, но не нашли. Берега были усеяны автотуристами и отдыхающими. Все купались. Одно место мы осмотрели, но оно нам не понравилось, и мы поплыли дальше. Решили, что плывём ещё максимум час и останавливаемся.

    Так мы плыли и вдруг увидели впереди мост через реку. Это был первый мост на Угре после Знаменки. По нашей карте мы определили, что доплыли до Колыхманово. Проплыли под мостом и на левом берегу увидели целый городок автотуристов. С берега какие-то дяди крикнули Пушку, чтобы он плыл к ним, бросил своих хозяев. Но верный Пушок остался с нами и совсем даже не потому, что был привязан, а потому, что он нас не бросит, и к нам уже привязался. Мы остановились невдалеке от автотуристов. Место не ахти какое, но не так уж плохо. От воды небольшой подъём, потом узкая полоса ровного места и крутой склон, поросший лесом. Конечно, растут сосны. В этом месте почему-то ужасно много лягушек. А Рустам их не любит. Он говорит, что не боится лягушек, но они противные, скользкие. Рустам всё вскрикивал: “Ой! Ой! Ой! Ох уж эти лягушки!”.

    За ужином мы открыли бутылочку. Папа Игорь стал очень добрый, как сказал Рустам. И мы хорошо поговорили про разные вещи. Папа Игорь, по словам Рустама, как один дядя из “Песочных часов” Каверина. В одно время суток он добрый, а в другое время – не очень. Папа Игорь сказал, что он добрый, когда поест и всё в порядке и можно отдыхать.

    Потом мы легли спать.

  89. День девятый. 28 июля 1981 года, вторник. С утра Рустам был павший духом. Он просился в Москву и никак не хотел снимать носки, брюки и свитер, хотя было уже жарко. Ещё вечером ему не нравились лягушки и автолюбители. Рустам с мамой Кадриёй обсуждали меры пресечения автолюбителей, а мама Кадрия не хотела использовать чайник, висевший на дереве, опасаясь, что автолюбители в него налили что-нибудь нехорошее из вредности.

    Мы собрались и поплыли. Хотя утром папа Игорь опять заклеивал байдарку пластырем, она всё так же немного протекала. Но в этот раз клизма была куда-то далеко засунута, и мы ею не пользовались. В общем-то, за день воды набралось немного.

    Сначала мы доплыли до деревни Палатки. Ещё издали мы увидели возвышавшиеся над кромкой леса башенки. Это было похоже на древний замок. Рустам всё просил пристать к берегу и сходить посмотреть замок. Так мы и сделали. Замок оказался полуразрушенной церковью, рядом было маленькое кладбище с могилами 70-х годов. Дальше находилась деревня.

    У берега мы набрали ключевой воды в банку, и сами напились, и поплыли дальше. Мы проплыли Олоньи Горы. Искали место для стоянки, но не нашли ничего достаточно хорошего. Проплыли ещё один автолюбительский палаточный городок с флагом на вершине сосны – не поленились залезть наверх автолюбители. Мы всё плыли и искали место. Уже надоело грести, и мы уже устали, как вдруг папа Игорь увидел после поворота реки подход к воде на левом берегу и сразу причалил. Раньше на берег выходили по очереди то мама Кадрия, то папа Игорь. Теперь решил выйти посмотреть место Рустам. С ним пошёл папа Игорь.

    Мы немного поднялись от воды наверх по песчаной тропинке, пересекли полосу скошенного сена и слабо различимые колеи дороги и ахнули. Прекрасный лес! Три самых красивых вида деревьев: сосна, ель, берёза. Полянка. Костровище с рогульками и палкой. Прислонённая к дереву стоит метла. И главное – стол с двумя лавками! Идеальное место! На столе лежала даже варежка для снятия котелков с огня. Были заготовлены дрова. Рустам сам рассказал обо всём этом маме Кадрие, и мы стали, не мешкая, вытаскивать вещи из байдарки.

    Ярко горит костёр. Первым готов чай со смородиновыми листьями, которые мы нашли на берегу. Мама Кадрия делает дополнительно лимонный напиток. Охлаждённый – он великолепен! Едим овощную икру, вскрываем банку рыбных консервов, остатки хлеба доедаем с луком и солью. Объедение! Когда готов суп, мы уже немного наелись. Но суп таков, что съедается без остатка. Картофельный суп без всяких пакетов!

    После еды мы валимся на спальник, расстеленный в теньке. Рустам делает маме Кадрие и папе Игорю свой знаменитый массаж спины. У папы Игоря от обжорства болит живот, когда на него нажимаешь. Потом папа Игорь садится писать “Жизнеописание”. Рустам отправляется на прогулку.

    В этот день мы успели и искупаться, кроме Рустама, конечно. Дно в этом месте превосходное! Когда уже начинает темнеть, мы отправляемся на прогулку. Нас ведёт Рустам. Он вручает каждому специальный посох. Один посох особенно хорош: с еловой шишкой наверху. Мы видим поле, идём по дороге, что проходит мимо нашей стоянки. Разглядываем мощные дубы. Один дуб особенно поражает воображение. Огромное разросшееся дерево, ствол в три обхвата. Частично дуб разворочен молниями, но он ещё силён. На таком дубе мог бы сидеть соловей-разбойник. Когда папа Игорь качает огромную ветвь, кажется, что сейчас засвищет, закричит по-соловьиному, по-разбойничьи…

    Темнеет и мы ложимся спать.

  90. День десятый. 29 июля 1981 года, среда. Утром мы думаем, делать ли днёвку или плыть дальше? Уж очень хорошее место для днёвки! Но что делать с ногой Рустама? Сегодня её надо перевязывать. Но тут из палатки вылезает Рустам и испуганно говорит, что повязка у него сползла. Действительно, сползла. Только марлевая салфетка прилипла к ране. Делать нечего – будем перевязывать сами. Этим занимается мама Кадрия. Рустам лежит на спальнике и дрыгает здоровой ногой. Папа Игорь ходит кругом и курит. Нога оказалась лучше, чем мы ожидали. Уже подживает. После перевязки стало ясно – делаем днёвку.

    Завтракаем. Мама Кадрия идёт на реку – у неё постирушка. Папа Игорь ремонтирует погнувшийся кол для палатки, потом садится писать “Жизнеописание”. Мимо нас ещё вчера проходили тракторы на работу, вечером проехала одна машина. Утром проехал трактор с механизмом для ворошения сена. Но эти тракторы не мешают – они почти часть окружающей природы. Даже Пушок не лает – развалился в тени под столом, как хрюшка. Рустам выполнил спецзадание – сходил к трактористу с картой в руках и узнал, где мы находимся. Мы проехали дер. Горячкино, но до Плюсково ещё не доплыли.

    Утренний трактор, оказалось, не ворошил сено, а сгребал в ровные полоски. Сейчас мимо нас проезжают два трактора со специальными машинами, которые собирают сено в большой бункер. Техника на грани фантастики!

    В этот день папа Игорь и мама Кадрия купались. Мама Кадрия сделала Рустаму кораблики из сосновой коры и научила самого делать кораблики. Рустам играл с корабликами у берега. Потом папа Игорь собрался рисовать традиционный походный рисунок, а мама Кадрия и Рустам захотели ехать в магазин, в Плюсково, до которого, по словам проезжего велосипедиста, было километра 3. Папа возражал против магазина. В конце концов, привязали Пушка у палатки и поплыли.

    Плывём-плывём, а деревни нет. На берегу у девочек спрашиваем, где Плюсково. Недалеко, говорят, за поворотом. Плывём за поворот – деревни нет. Опять спрашиваем у рыбаков, где Плюсково. Недалеко, говорят, за поворотом. В общем, мы плыли 50 минут. Папа Игорь был совсем злой. Он остался на берегу, а мама Кадрия и Рустам пошли в магазин. Купили рыбные консервы, солянку в стеклянной банке, чёрный хлеб и ирисок. А бутылочку не купили. Говорят, она плохая – для здоровья вредная. Ладно, поплыли обратно. Обратно плыть – совсем другое дело. Иногда течение такое сильное, что совместные усилия папы Игоря и мамы Кадрии едва продвигали лодку вперёд. А Рустам вскрикивал: “Ой, мы не движемся! Ой, мы назад плывём!”. И всё просил маму Кадрию или папу Игоря выйти из байдарки и изобразить Гулливера в стране лилипутов. Один раз папе Игорю пришлось выйти и изображать Гулливера, потому что было мелко. На всё путешествие в магазин у нас ушло 3 часа. Под конец папа Игорь стал уже не такой злой, потому что, во-первых, ему надоело злиться, а, во-вторых, Рустам всё уговаривал его стать добрым и улыбаться.

    Ещё по дороге из магазина мы жевали чёрный хлеб. А когда приехали, мама Кадрия приготовила жареный хлеб. Объедение! После ужина папа Игорь тоже сделал Рустаму кораблик – авианосец с жестяными самолётиками и якорями. Потом папа Игорь делал разных зверюшек: телёнка и дикобраза. Рустам делал кораблики сам.

    Вечером мама Кадрия позвала всех к реке. Там, говорит, огромная рыба-хищник. То ли щука, то ли сом. Мы увидели, как шёл от этой рыбы длинный густой косяк малька. Папа Игорь пошёл побродить по воде, но хищник уже давно уплыл куда-то.

    Спать мы легли рано – в 10.30.

  91. День одиннадцатый. 30 июля 1981 года, четверг. Сегодня мы поплывём дальше. Время – 12 часов. Всё уже собрано. Мы поели гречневую кашу на сгущенных сливках. Рустам вымыл посуду. Мама Кадрия приготовила в дорогу лимонный напиток. Пьём чай. Пёс Пушок от каши отказывается. Видно, тоскует по московской косточке. Ничего, скоро уже близок конец путешествия.

    Опять плывём. Сегодня сильный ветер навстречу. До Плюскова добираемся за те же 50 минут, хотя гребём весьма активно. После Плюскова, сидя в лодке, жуём хлеб с изюмом и запиваем лимонной водой и чаем. Сосём ириски. Пристаём к берегу, и мама Кадрия собирает ежевику. Есть отлично оборудованная пустая стоянка, рядом автотуристы. Но нам надо плыть дальше. Ещё одна ежевичная остановка. Мама Кадрия встречает на берегу змею. То ли уж, то ли гадюка. Рустам сидит в лодке и ноет – рядом в водорослях виднеется голова огромной лягушки. Папа Игорь от нечего делать пишет “Жизнеописание”, сидя в лодке, и обещает Рустаму врезать веслом за нытьё. Рустам просит прогнать лягушку. Папа Игорь тыкает в неё веслом, и она прыгает в сторону Рустама. Крик! Рустам мгновенно оказывается на середине лодки, перелетев через шпангоут. Книга “Тореадоры из Васюковки” оказывается в воде и плавает. Папа Игорь совершает обещанное врезание и велит Рустаму достать книгу. Но Рустам лежит на дне лодки и ревёт. Папа Игорь достаёт книгу, срывает мокрую обёртку. Возвращается мама Кадрия, интересуется, что случилось. Плывём дальше.

    В этот день из-за ветра плохо плыть. Наконец добираемся до Пахомово. Решаем немного отплыть дальше и остановиться. Рустам видит по правому берегу стол со скамейками. Это теперь его больше всего интересует на стоянках. Причаливаем к настоящим мосткам, довольно далеко уходящим от берега. Папа Игорь и Рустам идут осмотреть место. Пологий склон, затем ровная площадка, на которой группа мощных дубов. Под дубами как раз и находится стол со скамейками, ещё около самых стволов – что-то вроде этажерки. Чуть дальше с одной стороны – костровище, с другой – место для палатки. Тут, видно, стоял целый дом, наша палатка занимает только половину площадки, покрытой ровным слоем сена. А дом был ещё больше – это видно по выкопанному ровику, окружающему место. Вероятно, под тентом находился низенький столик – от него остались четыре ножки.

    С этого места открывается очень красивый вид на реку и её долину. Вечером ветра уже нет. Поверхность воды не шелохнётся, и в неё, как в зеркало, глядятся прибрежные кусты. Маленькие лужки вдоль реки, полянки, лес. Выше нашей стоянки – крутой склон, поросший молодыми дубами вперемежку с берёзой, осиной и прочей лиственностью. Папа Игорь поднимался наверх и видел большой луг с одинокой сосной на краю, и за лугом лес, лес, лес.

    Рустам в восторге от этой стоянки. Раньше, говорит, цари под дубами обедали. А теперь мы расположились под дубом, как цари. Мы развели костёр, приготовили ужин, съели его. Покрутились ещё немного: кто бродя по окрестностям, кто около реки наблюдая за всплесками рыбы, а кто сидя на лавочке и покуривая. Потом легли спать.

  92. День двенадцатый. 31 июля 1981 года, пятница. Встали мы утром опять около 10 часов. Отплыли в час дня. Фактически, сегодня последний день нашего путешествия. Мы собираемся доплыть до дер. Балабаново и оттуда автобусом начнём добираться до Москвы.

    Плывём. Сегодня ветра почти нет, а когда немного всё же дует, то в спину. Плыть гораздо легче, чем вчера. Быстро доплываем до Никола-Ленивца. Эта деревня с таким странным названием красиво расположена на высоком левом берегу, на повороте реки вправо. На холме возвышается церковь. Всё-таки для церквей раньше выбирали удивительно удачные места. В наше время дома слишком велики, слишком многоэтажны и слишком прямоугольны, чтобы так же красиво вписываться в природный ландшафт. В крупных городах его и нет вовсе – природного ландшафта.

    После Никола-Ленивца плывём до дер. Звизжи. Следующая деревня, обозначенная на нашей карте, – Балабаново. Но мы проезжаем ещё несколько деревень. Сегодня печёт солнце, и мы в последний плавучий день дополнительно поджариваемся. Рустам периодически ноет. Надоело ему уже плыть. В Москву хочется. Разнылся так, что пристаём к берегу. Врезаем. Обтираем холодной водой. Даём в руки весло – трудотерапия. Плывём дальше.

    Наконец доплываем до Балабаново. В отличие от Балабáново – районного центра Калужской области, эта деревня называется Балáбаново. Собираемся уже выходить на берег. Но тут купающиеся мужчина и женщина советуют нам проплыть дальше – до Товарково. Там и магазины дольше работают, и автобусы ходят чаще, и есть автобус до Калуги. А от Балáбаново автобусы идут только до Кондрово. До Товарково километров 8.

    Мы плывём дальше. Видимо, 8 километров – это по прямой, потому что после часа плавания до Товарково оказывается 4-5 километров. Плывём.

    Проплываем сосны на левом берегу, и сразу за поворотом видим на холме многоэтажные дома. Московские, как говорит Рустам. Где-то тут впадает и речка Шаня – сразу и не разглядишь. Так, кусты какие-то. Впереди виден мост. Справа от него на высоком берегу здание, похожее на церковное. Проплываем под мостом и причаливаем к левому берегу. Здесь пляж с кабинками, лодки стоят на приколе.

    Оставляем Пушка около лодки и идём вверх по дороге к зданиям рабочего посёлка Товарково. В магазине покупаем белые булочки. Объедение! Тут же съедаем пару штук. Идём дальше по улице к автостанции. По дороге покупаем мороженое – одно, последнее. Его съедает Рустам. Дальше на маленьком рынке приобретаем яблоки и малосольные огурцы. Первые оказались кислыми и червивыми, зато вторые – великолепны. На автостанции узнаём расписание автобусов до Калуги. Рядом заходим в универмаг. На первом этаже там продают продукты. Пьём сок, берём пару консервов и две бутылки сливок. Нет сахара – не с чем нам будет пить чай.

    Возвращаемся и угощаем булкой Пушка. Время уже вечернее, мы решаем не искать уж больно хорошего места для одного ночлега, и переплываем просто на другой берег. Там картофельное поле, рядом ровная поляна и даже костровище есть, дальше лес поднимается. Едва мы причалили, как упали первые капли. Начинается дождь. Мы быстро-быстро таскаем вещи. Первым делом ставим палатку и накрываем её полиэтиленом. Вытаскиваем лодку. Едва мы забрались в палатку, как дождь пошёл по-настоящему. Еле-еле успели. Сидим в палатке с “видом на город”, пьём сливки с белыми булками, едим малосольные огурцы и грызём яблоки. Хороша всё же цивилизованная еда!

    Пушок вырывается кого-то облаивать, под самый дождь. Поводком дёргает за кол палатки, и одна планка сгибается. Чёрт с ней, и так продержимся. Мокрого Пушка укоряют, потому что лупить себя он не даёт – рычит. Но тут дождь начинается с новой силой, сверкают молнии, гремит гром, и Пушок испуганно затихает, жмётся под бок к маме Кадрие. Рустам хочет в Москву. Я, говорит, боюсь за Москву – как она там без нас.

    Темнеет. Не понадобился нам сахар – чая всё равно не будет. Идёт дождь. Мы засыпаем.

  93. День тринадцатый. 1 августа 1981 года, суббота. Кончился июль месяц, кончается и наше путешествие. Утром дождя нет, но всё кругом мокрое. Палатка под полиэтиленом почти не намокла, хотя и влажная, конечно. Хуже с байдаркой – как её сушить? Солнца нет, да и времени мало остаётся. Мы хотим поспеть на автобус 12.20. До Калуги из Товарково автобусы ходят практически каждый час до 6 вечера, но днём есть трёхчасовой перерыв с 1320 до 1540, а мы думаем, что с 1220 и торопимся.

    Собираем рюкзаки. Кое-как кладём их в байдарку, садимся сами и переплываем на другой берег. Вытаскиваем лодку сушиться. Сами умываемся и переодеваемся. Утром мы вскрыли одну консерву, но есть пока не хочется.

    На настоящую сушку байдарки времени уже не остаётся. Тут ещё с неба какие-то капли падают. Разбираем мы наш корабль. Папа Игорь разбирает, мама Кадрия вытирает детали от воды и песка. Рустам то помогает, то мешает, а больше хулиганит, за что и получает врезание. Торопимся.

    Добираемся до автостанции. Скоро подходит автобус. Это не тот “Икарус” с нумерованными местами, на котором мы ехали от Вязьмы до Знаменки. Это обычный автобус, хотя и с закрытой наглухо задней дверью. Туда мы и пробираемся со своим багажом, садимся на рюкзаки. Многие пассажиры стоят. Наверное, много народу, потому что сегодня суббота.

    Пушок вертится как заводной, пока папа Игорь не берёт его на руки. Тут он затихает и засыпает умиротворённый. Рустам восседает на рюкзаке с байдаркой около двери и глядит в окно.

    До Калуги едем 1 час. Выбрасываемся из автобуса где-то в центре города. Берём такси за 2 рубля (на счётчике будет 87 коп.) – так мало по московским меркам – и едем на вокзал. Здесь берём билеты. Папа Игорь таскает вещи на платформу, а мама Кадрия покупает мороженое и пирожки с мясом и рисом по 7 коп. До электрички (14.47) есть время, чтобы съесть мороженое и пирожки, покормить тем и другим Пушка, купить ещё пирожков, напиться газированной воды, сходить в туалет, набрать газводы во фляжку, сесть в подъехавшую электричку и перекурить. Едем в Москву! Пушок спит под лавкой, мама Кадрия – на лавке. Рустам читает своих “Тореадоров из Васюковки”. Папа Игорь пишет “Жизнеописание”, последний раз пишет, потому что

  94. КОНЕЦ ПУТЕШЕСТВИЯ И ЕГО ЖИЗНЕОПИСАНИЯ или, как его называет Рустам, ОПИСЬ ПРЕДМЕТОВ, НАЙДЕННЫХ В КАРМАНЕ ЧЕЛОВЕКА-ПРИРОДЫ».

  95. Я читаю эту «Опись», и мне хочется совершить путешествие во времени. Вернуться туда, подойти к лагерю кем-нибудь: лесником, егерем, крестьянином или просто прохожим. Присесть к костру, попросить чаю. О чём-нибудь поговорить, не важно о чём: о том, будет ли дождь, какие деревни есть дальше по реке, про магазины в них… Ничего я им не смогу сказать про будущее, ни о чём не смогу предупредить, ни от чего не смогу отговорить, ничего не смогу посоветовать. Буду просто слушать, и смотреть на этих троих: папу Игоря, маму Кадрию и сына Рустама. И Рустама… Наверное, потому путешествия в прошлое запрещены законами физики, что их не выдержало бы сердце человека.

  96. Вернуться в прошлое, оставшись в настоящем. Не как у Фауста: юное тело и старый ум. А чтобы и тело, и ум, и душа были одновременно: и юны и стары.

  97. Рустам много раз читал и перечитывал эти походные дневники, даже будучи взрослым. Они и хранились-то в его комнате в Москве, а потом отправились в Липовку, где Рустаму особенно нравилось их листать. Поэтому, даже если бы в них не было ничего интересного, и они были бы не нужны для ткани книги, я бы всё равно постарался опубликовать их. Хотя, наверное, сделать это нужно было раньше, чтобы Рустам тоже мог прочесть их в печатном виде: хоть в Москве, хоть в Липовке. Хотя рукопись в старой толстой тетрадке с коленкоровым переплётом всё же лучше, и иногда даже кажется, будто она ещё чуть-чуть припахивает дымком костра.

  98. В свой следующий байдарочный поход Рустик отправился вместе со мной в 1982-ом году, когда ему было девять лет (или восемь, но незадолго до дня рождения). Кадрия с нами не поехала, она работала. Мы плыли от Селигера по реке Селижаровка и дальше по Волге до Ржева. Нас было около восьми человек на трёх байдарках. Потом были ещё походы.

  99. «УДИВИТЕЛЬНЫЕ И НЕОБЫКНОВЕННЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ И РАЗНООБРАЗНЕЙШИЕ СОБЫТИЯ, ПРОИЗОШЕДШИЕ НА ПРОТЯЖЕНИИ УВЛЕКАТЕЛЬНЕЙШЕГО ПУТЕШЕСТВИЯ НА ДППнеОБ, ДОСТОЙНЫЕ УПОМИНАНИЯ И ПОСЕМУ УПОМЯНУТЫЕ В НЕОБЫЧАЙНО ПРАВДИВЕЙШИХ И ПОДРОБНЕЙШИХ, А ТАКЖЕ ЛАКОНИЧНЫХ И КРАСОЧНЫХ ЛЕТОПИСЬМАХ ПОД ОБЩИМ НАЗВАНИЕМ «19 ДНЕЙ ПО ТВДЖ» с высоконаучными Комментариями вкупе с Лирическим и Топографическим Приложениями, а также с Предисловием Издателя и Иллюстрирующим Фото-Дополнением».

  100. Так назывался дневник, который я вёл во время нашего байдарочного путешествия с Рустамом в 84-ом году. Нас было десять человек: четверо мужчин, две женщины и четверо детей. Кадрия опять работала и осталась в Москве, вместе с Пушком. ДППнеОБ – это четыре байдарки, включая наш «Таймень». Аббревиатура расшифровывается как «Длинные Подозрительные Предметы, не Обёрнутые в Брезент»; по дороге туда до воды, и обратно после воды это были ДППОБ. ТВДЖ, хотя и созвучно, не имеет никакого отношения к железной дороге и расшифровывается по названиям рек: Туросна-Велеса-(западная)Двина-Жижица. Летописьма означает, конечно, «летние письма» или «письма о лете».

  101. Я перелистываю этот объёмный труд, рассматриваю фотографии и рисунки, и вспоминаю. Как мы попали под ливень в первый же день на воде, как Рустам выздоровел (он кашлял перед походом), а я заболел, но, наевшись сульфадиметаксина, тоже выздоровел, как, не выходя из лодки, мы собирали грибы, что росли на берегу у самой воды. Вспоминаю сбор брусники и черники, ловлю рыбы, купание. Как сидели у костра, говорили и пели песни. Как плели корзинки из ивовых прутьев (некуда было собирать бруснику). Как Рустам позировал перед фото- и кинокамерами: его зарыли в песок, оставив только голову и поставив рядом кружку с водой. Как дети мастерили деревянное оружие и играли с ним. Как ходили в деревню за молоком. Как мы с Рустамом изо всех сил работали вёслами на Жижицком озере, когда ветер и волны пытались сбить нас с пути. Как…

  102. За спиной у меня стоит Рустам и подсказывает: это было вот так, это было там-то, это было тогда-то. Ну, ты что, папа, забыл что ли? Вот на фотографии все четверо детей стоят на большом валуне: самый старший Фима и самый младший Лёша Фурманы, Серёжа Косачев и Рустам – с какой-то сосновой дубинкой в руке сложил губы трубочкой, будто-то что-то насвистывает.

  103. Обе женщины, что были с нами тогда в походе, умерли. Миша Фурман с двумя детьми эмигрировал в Америку. Умер Шурик Гавердовский. Серёжа Косачев, на три года младше Рустама, считал его своим другом детства. Они особенно подружились в нашем первом байдарочном походе по реке Белой в Южном Урале. У Серёжи всё хорошо сложилось: он женат, растит маленькую дочку, имеет квартиру и машину, увлекается охотой и, по-прежнему, водными походами, в которые берёт с собой и жену, и дочку и отца, работает системным администратором там же, где работают его отец и я – в Институте системного программирования РАН.

  104. Эх, если бы у Рустама сложилось хотя бы вполовину так хорошо, может быть, он был бы жив? Так я иногда думаю, хотя что толку так думать? Вот он стоит рядом с ребятами на камне: самый энергичный, самый озорной, самый спортивный, самый самостоятельный, самый общительный, самый инициативный из них. Но и самый неуправляемый, самый непослушный, самый несобранный и самый упрямый. «Ему было так много дано!» – говорит Кадрия: – «И куда всё ушло? Как же он всё растерял? Почему?». Она говорит это не тогда, когда Рустам умер, она говорит это раньше, много раньше, последние несколько лет.

  105. На следующий год мы повторили путешествие по ТВДЖ, уже вместе с Кадриёй и Пушком. Фотоаппарата на этот раз ни у кого не было, и никаких снимков не осталось. «Летописьма» тоже не писались. Я сочинял стихи:
    Ушли дожди. Сухое солнце
    оранжевые сосны прокалило,
    стволы берёз до боли забелило,
    и высветлило травы у дорог.
              И нам идти по солнечному лету,
              внимая звукам и цветам.

    В песке иссохшем сосны и трава,
    И дикий вереск возле пня,
    И мох зелёный по низинам.
    О, как кружится голова!
    В тоске ухода солнечного дня
    От тишины и недвиженья.

    И всё же высший смысл есть
    в засохшем пне,
    в сосне,
    что малому ребенку по колено,
    в сосне, летящей в небо,
    в белых облаках
    уходящих.
    Эта сосна была по колено Рустаму.

  106. Мы с Кадриёй рисовали акварели. В том числе те, с тростниками, из-за которых Пушок поплыл к нам с острова через Жижицкое озеро. На своей картинке я написал:
    Искупавшись в зелёной воде озёрной,
    волосы долго сушу на ветру.
    Тростник вдруг покажется
              таким беспризорным –
    меж волною и облаком,
              на самом краю.
    Белоснежная пена
    бежит на прибрежный песок.
    Дождь начнётся, наверное,
    в тёмных тучах восток.
    К дальним зарослям цапля
    бесшумно летит.
    Вот и первая капля
    на ладони лежит.
  107. Опять было много брусники, и мы с Кадриёй плели корзинки из ивовых прутьев. Руководила этим делом Нина Косачева, которая имела соответствующую теоретическую и, что более важно, практическую подготовку. Её корзинка была похожа на корзинку, а наши творения напоминали каких-то чудовищных монстров. Но всё же бруснику в них мы довезли до Москвы. Потом несколько лет эти «корзинки» лежали у нас на балконе – рука не поднималась выбросить.

  108.  В этом походе был один эпизод, о котором мне нужно рассказать. Мы были на воде, когда внезапно поднялся сильный ветер и пошёл дождь. Рустам озорничал, не помню уже, что он делал, но мы сильно отстали, другие лодки ушли далеко вперёд. Я устал, грести было тяжело, хлестал встречный ветер. Тут дождь превратился в ливень, засверкали молнии, я испугался. Не помню уже, что ещё сделал Рустам, но я не выдержал и резко причалил к выступающему мыску. Рустам выскочил из лодки и побежал в тростники. Я был в ярости, бросился за ним, я хотел его наказать. И вот эта сцена до сих пор стоит у меня перед глазами: высокие тростники, ветер и дождь, Рустик упал, весь мокрый, маленький, какой-то скрюченный смотрит на меня испуганными глазами. Это меня отрезвило. Мы поплыли дальше, и только Кадрия плакала.

  109. С тех пор прошло много лет, но я так и не решился спросить Рустама, помнит ли он эту сцену? Сейчас я бы спросил, и, мне кажется, он ответил бы: «Нет, папа, я ничего такого не помню, то есть была какая-то гроза, мы тогда здорово вымокли, а потом сушились у костра, пили чай, и всё стало нормально». Он ответил бы так, даже если бы соврал. Кадрию я не спрашиваю, потому что знаю: она заплачет.

  110. 1986 год. Наш первый поход по реке Белой. Опять мы с Рустамом вдвоём, то есть без Кадрии и Пушка. Правда, с нами был Фарид. Я написал тогда «УРАЛЬСКИЙ ЦИКЛ».

  111. Этим летом я совершил путешествие по реке Белой, что течёт среди гор Южного Урала, в Башкирии. В июле месяце было много цветов на лугах и на склонах, среди камней. Над ними непрестанно вились бабочки. Сосновый лес покрывал горы, в небе часто кружили орлы.

    Мы плыли на байдарках, ночевали в палатке, готовили еду на костре. Не так уж много оставалось свободного времени, но всё же мне удавалось найти минуты уединения, поднявшись вверх по ручью или взобравшись на скалу. С собой у меня были краски и тушь, кисти и бумага.
на индексную страницу