778. Некоторые из них долго были здесь, но все ещё не поняты,… человек, работающий с ребенком-аутистом каждый день, надевает кристалл, ибо знает, что ребёнок не может говорить с ним, но может разговаривать с кристаллом. Ребенок-аутист может разговаривать с кристаллом потому, что кристалл – прибор для перевода. Кристалл может существовать во многих измерениях, и может полностью достигать их измерения, так же, как и вашего. Пожалуйста, знайте: не все кристаллы можно использовать для понимания ребенка-аутиста, для этой цели можно использовать только кристаллы с правильной вибрацией. Это напоминает о том, что большинство детей-аутистов могут общаться с некоторыми животными, и особенно с теми, которые мы знаем как многомерные, например, с дельфинами. Дельфина невозможно держать дома как домашнее животное, поэтому именно вы должны общаться с ребенком-аутистом. Но поймите: уже существуют приборы для перевода. Сейчас в этой роли будут использоваться и другие формы. Одни формы будут объектами, другие – живыми многомерными формами жизни. Третьи будут новой биологией, и мы говорим: совсем скоро появятся новые одарённые дети, которые помогут перевести и понять дар аутизма.


779. Я не смог отказать себе в удовольствии обширно процитировать всю эту галиматью, потому что в ней что-то есть. Конечно, не то, что говорят эти авторы (что они думают, я не знаю). А нечто, что происходит от неустроенности жизни, неудовлетворённости ею, что кажется выходом из безвыходных ситуаций. Ведь каждый из нас знает, что он сам, а тогда и любой другой человек, – гораздо больше, чем кажется. Что трагедия человека в том, что он больше самого себя, неизмеримо больше. В принципе, так и рождаются религии: от отчаяния. Хотя не всякое отчаяние рождает религию, чаще всего – ересь и шарлатанство. Но в одном они правы: если не 1, а 99 из 100 рождающихся детей будет аутичным, мир изменится. Вот только высшие существа здесь, скорее всего, не при чём. Равно как и Бог, как бы нам этого ни хотелось.


780. Как обычно, после того, как появился термин «аутизм», он стал применяться в гораздо более широком смысле, чем это представлялось его авторам, Лео Каннеру и Хансу Аспергеру, и проецироваться в прошлое.


781. Действительный член РАО и РАЕН, доктор психологических наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ, заведующая кафедрой психологии развития Московского педагогического государственного университета, автор более 400 печатных трудов, изданных в России и за рубежом, имеющая патенты и более 50 изданий книг на языках мира,  Валерия Мухина написала две работы, посвящённые аутизму. Она пишет: Мы считаем правильным рассматривать аутизм не только в контексте психического заболевания или в контексте экстраординарных, выходящих из ряда вон экстремальных обстоятельств, но и как феномен нормального онтогенеза человека. В последнем случае аутизм – это форма приспособления в субъективно усложнённых условиях. В контексте нашего подхода мы будем рассматривать аутизм как феномен, сопутствующий и содействующий нормальному онтогенетическому развитию. В этом смысле термин «аутизм» ввел Э. Блейлер в 1911 году для обозначения состояний ухода из внешнего мира и преобладания внутренней жизни, построенной на аффективных переживаниях человека. Для нормального человека свойственно психологическое обособление, выражающееся в стремлении к «уходу» от контактов в реальной жизни, в желании «бежать».


782. На помощь Валерия Мухина призывает Фёдора Михайловича Достоевского, который, будучи истинным психологом, выявил тип людей со «слабым сердцем», спасающихся от непереносимых условий бытия  уходом в мир своего воображения, грёз. И далее она цитирует. Но какое-то тёмное ощущение, от которого слегка заныла и волнуется грудь его, какое-то новое желание соблазнительно щекочет и раздражает его фантазию и незаметно сзывает целый рой новых признаков… Воображение его снова настроено, возбуждено, и вдруг опять новый мир, новая очаровательная жизнь блеснула перед ним в блестящей своей перспективе. Новый сон – новое счастье! Новый приём утончённого, сладострастного яда! О, что ему в нашей действительной жизни!.. Вы спросите, может быть, о чём он мечтает?.. да обо всём… о роли поэта, сначала непризнанного, а потом увенчатого; о дружбе с Гофманом…


783. В письме к брату Фёдор Михайлович рассуждает: Видишь ли, чем больше в нас самих духа и внутреннего содержания, тем краше наш угол и жизнь. Конечно, страшен диссонанс, страшно неравновесие, которое представляет нам общество. Вне должно быть уравновешено с внутренним. Иначе, с отсутствием внешних явлений, внутреннее возьмёт слишком опасный верх. Нервы и фантазия займут очень много места в существе. Всякое внешнее явление с непривычки кажется колоссальным и пугает как-то. Начинаешь бояться жизни.


784. По Мухиной, Ф.М. Достоевский считает, что «паралич мечтательности» – «одна из болезней века». Надо понимать, XIX века. Неужели же вы думаете, что я бы мог жить, если бы не мечтал. Да я бы застрелился, если б не это. Вот я пришёл, лёг и намечтал… Он – он спился, он не вынес. Я – мечтатель, я выношу. Я бы вынес. И Мухина заключает: грёзы, мечта, аутизм – во многом способы приспособления к сосуществованию с реальной действительностью.


785. Вот за это я и не люблю Достоевского: за «психологию». Он напоминает мне анатома, вскрывающего тело для того, чтобы изучить строение человеческого организма. Вещь необходимая и полезная для того, чтобы научиться лечить, но вскрытие само по себе – нечто противоположное лечению. Я далёк от мысли, что литература должна «лечить», но уж, по крайней мере, не «вскрывать». Достоевский «вскрывает» души, но душа, будучи «вскрытой», исчезает, и остаются одни «аффекты». Метод, применимый  к изучению (хотя литература разве изучает?) вещей, выглядит, по меньшей мере, странным в отношении человека. Парадокс, но более всего «вскрыть» человека стремятся как раз те культуры, которые основаны на религиозном тезисе о «богоподобии» человека, так что по сути они стремятся «вскрыть Бога». Буддисты равнодушны к анализу психических переживаний, призывая избавиться от них всех скопом, без разбору. Это только западным «искателям истины» буддизм представляется глубоко психологическим учением на том основании, что он объявляет мир иллюзией. На самом деле буддизм апеллирует к тому в человеческой душе, что лежит гораздо глубже психики, глубже сознания и глубже «я», тем самым, отрицая это «я» как последнюю иллюзию, а вовсе не пытаясь его «понять».


786. И всё же, наверное, правы те, кто считает аутизм не только (хотя вряд ли, не столько) болезнью. Об этом говорят странные факты. У 80 % аутистов коэффициент интеллекта выше среднего, нередко даже на уровне гениев. Таких детей обычно интересуют лишь три сферы деятельности (Ли Кэрролл называет их нелинейными): рисование, музыка, конструирование. В компании «Майкрософт», по неофициальным данным, число аутистов среди сотрудников составляет от 5 до 20%. Ещё больше их среди хакеров. Выдающимися способностями обладают 10% аутистов, тогда как среди обычных людей этот показатель меньше 1%. С другой стороны, если одни аутисты легко справляются со сложнейшими математическими вычислениями, могут по памяти воспроизвести услышанную мелодию и с точностью до мельчайших нюансов скопировать Рембрандта, то другие, которых около 50%, по своему умственному развитию приближаются к олигофренам. Причины подобного разделения, а также необычных способностей оставшихся 50% науке неизвестны.


787. Может быть, действительно, аутичные дети более аутентично воспринимают наш мир? И основная задача – помочь им адаптироваться в социальной среде, найти им «нишу»?


788. Проецируя исследования аутизма в прошлое, некоторые люди обнаруживают там немало знаменитых аутистов. Самые заметные из называемых: Исаак Ньютон и Альберт Эйнштейн, Гоголь и Микеланджело, Ван Гог и Агата Кристи, Моцарт и Пушкин, и даже Карл Маркс (?). Например, у Ньютона присутствовали характерные для аутистов признаки: увлечённость работой вплоть до забывчивости о еде, затруднение в быту и общении, чтение лекций перед пустой аудиторией. Эйнштейн ребёнком держался вне сверстников, до 7 лет повторял одни и те же предложения, затем с трудом учился в школе и политехническом институте. Работы по специальной теории относительности, принёсшие ему мировую известность, он написал только во время работы чиновником в патентном бюро, не имеющем отношения к науке.


789. Пределом расширительного толкования аутизма можно считать перенесение этого термина с отдельного человека на целые народы и культуры. Вот прочитал, что выраженно аутистичны китайская и японская культуры, в отличие от, например, демонстративно-истероидной американской. Российская культура характеризуется специалистами как психастеничная. И именно в этом одна из причин нашей извечной тяги к Востоку – психастеников привлекает цельность и загадочность аутистов.


790. В центре множества художественных произведений лежит феномен аутизма, и, как правило, в них герои-аутисты имеют гениальные способности. Оставим в стороне Достоевского и вообще классику, но вот кино, самое массовое из искусств. В фильме «Меркурий в опасности» девятилетний мальчик, страдающий аутизмом, сумел вскрыть новый, «не поддающийся дешифровке», правительственный код, причём он это сделал с такой легкостью, с какой обычные дети читают книгу. Аутист Дональд, главный герой фильма Петтера Несса «Без ума от любви» (Mozart and the Whale), имеет феноменальную способность ловко обращаться с самыми сложными числами и пытается найти непредсказуемую формулу любви.


791. Американец Ким Пик страдает аутизмом, но при этом обладает незаурядными талантами, позволившими ему заявить о себе как о серьёзном учёном сразу в нескольких научных областях – математике, истории, литературе, физике. Киму уже 53 года, но его интеллектуальный уровень повышается, способности мозга не угасают, а, наоборот, прогрессируют. Сегодня Ким может запомнить и обработать гораздо больший объем информации, чем раньше: целые телефонные книги объёмом в несколько тысяч страниц; в его памяти хранится содержание порядка девяти тысяч книг. При этом он не может самостоятельно совершать элементарные действия: не может одеться, найти какую-либо вещь в своём доме.


792. Но знаменитым Ким Пик стал как прототип героя Дастина Хоффмана в фильме «Человек дождя». После этого фильма больных аутизмом нередко называют людьми дождя. Вот уж и не знаю, не этот ли фильм подтолкнул учёных искать в дождливой погоде одну из причин аутизма? 13 лет назад я написал миниатюру «Уходящий в дождь».


793. Дождь.
     Может быть даже это дождь других времён и других стран.
     В каких мирах странствует Уходящий в дождь?
     Нужно ли удивляться, когда увидишь его у порога дома твоего?
     Он будет сидеть у огня.
     Он будет молчать.
     Он будет пить чай.
     И снова уйдёт в дождь.
     От острова к острову – в океане дождя.
     Дорогу пространства можно одолеть с помощью ног,
     или с помощью колеса, или с помощью крыльев.
     По дороге времени бродит память.
     На дороге души человеческой – дождь, дождь.
     Из страны в страну, из века в век, из сердца в сердце.
     Уходящий в дождь затягивает пояс,
     поднимает воротник плаща и уходит в дождь.
     Бумажный зонтик.
     Тяжёлый посох.
     И что-то ещё – не поддающееся прочтению.


794. Всё это очень хорошо, романтично, поэтично, фантастично, увлекательно, обнадёживающе и т.п. Но лишь до тех пор, пока я не вижу, как Вика тыкается головой в подушку: снова и снова, и снова. Не шелохнётся, когда к ней обращаются. И не издаёт ни звука. Кадрия говорит, что у её начальника по работе в дизайнерской конторе (это ещё до турфирмы) тоже была дочь-аутист, и она тоже не разговаривала, но потом заговорила, сразу длинными и сложными периодами речи, да так, что трудно её остановить. Верить ли всем этим рассказам? Или верить статистике: лишь 1–2 из 100 аутистов становятся полноценными членами общества, большинство остаются инвалидами на всю жизнь. Есть три вида лжи: простая ложь, бессовестная ложь и статистика.


795. Все мы в той или иной степени больны аутизмом. Все мы ищем способы убежать от мира. Рустам – в водке, наркотиках, книгах, музыке, я – в Китае, поэзии и математике, в тех же книгах (впрочем, и в водке тоже). И только полный кретин никуда не бежит и всем доволен. Личность начинается с ухода в себя. Люди не потому социальны, что они разумны, а потому, что они недостаточно разумны. Только Бог, если этот вселенский Солярис существует, разумен в полной мере. Солипсизм – не тупик, а естественный и неизбежный вывод философии. Вернуться не потому, что тебя «отвлекли», а потому что ты дошёл до самого дна и, пробив дно, замкнул круг, перемены сменились на противоположные и крайности сошлись. Только у Бога нет дна, и Он не может вернуться. Или человек тоже? Зачем ты «отвлёк» Рустама, Бог?


796. И есть ли разница между детьми-аутистами и «аутистами-наоборот»? В России их называли «детьми света», в Британии – «детьми миллениума», во Франции – и вовсе «тефлоновыми детьми», имея в виду, что к таким детишкам современные понятия и требования «не прилипают». Но сейчас о них чаще всего говорят, как о «детях индиго», якобы под цвет их необычной ауры. Самой известной из них была Ника Турбина, на полтора года младше Рустама, которая в 4 года писала очень взрослые и глубокие, философские стихи, в 9 лет выпустила свой первый сборник, получила на поэтическом фестивале в Венеции престижную премию «Золотой лев», познакомилась со знаменитыми поэтами, была прославлена, была забыта, не научилась жить одна, сменила несколько мужей, увлеклась алкоголем, несколько раз пыталась покончить жизнь самоубийством, побывала в психушке и погибла, выпав (или выбросившись?) из окна 11 мая 2002 года в возрасте 27 лет.


797. Света, конечно, не относилась к «детям индиго», но тоже выбросилась из окна в 2002 году, когда Вике ещё не исполнилось два года. Числа я не помню, спрашивать у её родителей стесняюсь, а в интернете можно найти информацию только о Нике Турбиной. Это несправедливо, потому что человек, любой человек, столь важен сам по себе, столь необходим для устойчивости Вселенной, что различия между людьми несущественны.


798. Тогда мы с Кадриёй были в Испании, а через год, по какому-то необъяснимому совпадению, снова оказались заграницей – это была наша вторая поездка в Израиль – и снова смерть. Умер Валей Фатыхович, дэва-ати. Мы еле успели на похороны. На полночи заехали домой, взяли Рустама и обратно в аэропорт, на первый самолёт до Казани, рано утром. Сначала были в мечети, точнее, во дворе мечети, потому что покойников нельзя заносить в дом Аллаха. Дэв-ати, завёрнутый в саван, по мусульманскому обычаю без гроба, лежал на асфальте, к нему вышел мулла и быстро прочитал молитву, или что там положено. Похоронили рядом с дэв-ани, на старом, тесном кладбище, поехали домой. Всем заправлял Фарид. Нам с Рустамом дали тюбетейки, мы сидим с мужчинами за столом, они что-то говорят по-татарски, я не понимаю, только слежу, когда нужно подносить к лицу руки, сложенные лодочкой, и будто умываться.


799. Что происходит, когда люди собираются на похороны? Традиция мудро не различает радость и горе, праздник и траур. Так же садятся за стол, так же пьют, закусывают, разговаривают. Потому ли так происходит, что смерть стирает только будущее, и не трогает прошлого? Человек – это, прежде всего, память, и память остаётся. Ты помнишь, Рустам? – спрашиваю я.


800. Я разглядываю фотографии последних лет. Новый, 2004-ый, год мы поехали встречать в Казань к Фариду: я, Кадрия, Рустам и Люда (которая Людмила Васильевна). Гуляли по зимнему казанскому кремлю, фотографировались у башни Сеюмбеки, которую Рустам упоминает в «Деревенском дневнике», у почти построенной новой мечети Кул Шариф. Потом ездили за город, в международный туристический лагерь «Волга». Мы отправились в лес на лыжах, а Рустам решил пройтись вдоль Волги дальше по шоссе, в сторону Боровое-Матюшино. Туда, где на острове когда-то была дача дэв-ати, дэв-ани и Фарида, где Рустам отдыхал много лет подряд. Где у ребят были «местечки», курение тайком, вечерние костры, первые поцелуи, где дружили, ссорились, влюблялись, разлучались. На острове на Волге. На острове во времени. Где всегда было солнечно, даже когда шёл дождь. Была зима и снег покрывал воды реки.


801. Вернулись мы одновременно, потом сауна, ужин и возвращение в Казань. На фотографиях Рустам сидит около старого, но, как ни странно, действующего патефона. Позирует под головой кабана, прибитой к стене, мы все под ней позировали. А здесь сфотографирован после сауны вместе с дочкой сколько-то-юродной сестры Кадрии, получается, со своей сестрой, не знаю уж какой по счёту «-юродности», – оба завёрнуты в простыни и улыбаются. Впрочем, на всех этих снимках Рустам улыбается.


802. Липовские фотографии. Одни сделаны в мае, когда по большому разливу нас перевозил от Рожково до Липовки и обратно Саша Ворожейкин, теперешний муж Нади Красильниковой. По большой воде быстро бежит жёлтый катер, пересекает широкую Мокшу, быстро мелькают кусты и деревья по берегам узкой Панинки, приближается берег Старицы, уже видны крыши домов. Рустам брал с собой приятеля, Никиту. Того самого Никиту, мужа Светы. Это было уже после Светы.


803. Саша Ворожейкин появился в Липовке вместе с Юлей, второй женой Надиного отца, Валеры Красильникова. Юля давно дружила с первой Сашиной женой, тоже Надей. Саша был другом Юли, и когда-то любовником. С женой он развёлся, а с Надей Красильниковой они обвенчались в Сасовском храме. Теперь вместе живут в Липовке, и в гости к ним приезжают дети: и Надины, и Сашины. Деревенские дали ему не то обидную, не то жалостливую, но меткую кличку «Полторы ноги». Саша в детстве переболел полиомиелитом, он передвигается с трудом, опираясь на палку. Но зато хорошо водит машину, кроме старенького Сашиного москвича, у них теперь есть (ещё более старый) газик, на котором они разъезжают по деревне, в лес, купаться на Старицу, встречают и провожают гостей. Саша даже подрабатывает деревенским извозом, и с Лёшей-лесником у них вялотекущая конкуренция.


804. Раньше Надя и Саша ещё ссорились, почему-то на религиозной почве, хотя оба православные, а может быть, именно поэтому, или то был лишь повод, и Саша напивался, садился за руль и вместе с Колей-моряком катался по деревне, приезжал к нам, забыв в машине палку, на коленках, но проворно и быстро, добирался до крыльца, опасно раскачиваясь, сидел на перилах, что-то говорил, пил чай и водку… Последние годы они оба не пьют, только немного пива или вина, курить бросили. На фотографиях Саша и Надя всегда получаются очень хорошо, они оба на удивление фотогеничны. А может быть, это от счастья?


805. Я разглядываю фотографии. Здесь Рустам на липовском вернисаже. Вот мы сидим с ним рядом на завалинке, но видны только наши лица, и ещё сзади – старые серые брёвна избы Наташи Селиваненко. Почему-то мы смотрим в разные стороны. Я улыбаюсь непонятно чему, Рустам задумчив. А вот здесь же Рустам рядом с Онучаками. Те уже вовсю поют песни, а Рустам так же задумчиво смотрит в объектив, в красной кепке, рубашке в клетку с короткими рукавами, с отключённым плеером на шее, касается пальцами левой руки подбородка, на пальце одно из его любимых колец. Вот я нашёл это колечко, пошёл в комнату Рустама и нашёл его в маленькой коробочке, где хранятся всякие мелочи. Простое белое колечко, наверное, даже не серебряное, со звёздочкой. Не то ли это колечко, подаренное Ольгой, которое он целовал 28 февраля 1997-го года? Или это другое, а то похоронено вместе с ним, под землёй, в гробу?


806. Вот мы в гостях у Тани и Вити Онучак. Большая компания, сидим во дворе за длинным столом. Шашлык, водка, песни, чай. Мы все трое рядом: Кадрия, я и Рустам на самом краю лавки. В той же красной кепке, в той же рубашке в крупную клетку с короткими рукавами, а поверх неё – плотная джинсовая рубашка с длинными рукавами: вечереет, прохлада и комары. На одной фотографии Рустам даже смеётся, с другой стороны стола что-то смешное говорит ему Саша Косачев. Вот Саша стоит за нами, положив нам с Кадриёй руки на плечи, он поёт что-то очень весёлое, а Рустам сидит грустный. И ещё большой, белый в свете вспышки, комар попал в объектив над его головой. У Саши недавно умерла жена, Нина.


807. У нас было много близких людей, друзей и просто знакомых. Память (эта сука!) не желает различать живых и мёртвых, и кажется, что все они вместе с нами. Но когда я вспоминаю длинный перечень поминальных имён… Пётр, Нина, Виктор, ещё Виктор, Марфа, Саша, Аня, Борис, ещё Борис, Юля, Валера, Лена, ещё Лена, Вадик, Ида, Дима, Сима, Евгений, Александра, Абдулвалей, Люба, Шурик, Наташа, Миша, Михаил, Таня, Сева, Марина, Гиви, Тамара, Игорь, ещё Игорь, Валентина, Павел, ещё Лена, Ахмет, Витольд, ещё Нина, ещё Нина, ещё Нина, Толя, Коля, ещё Марина, ещё Коля, Полина, третий Коля, Дуся, Гаврила, Галя, Марк, Василий, Шурочка, Маша, ещё Саша, Зоя, Юра, Юрий, ещё Юрий, Владимир, ещё Владимир, ещё Аня, Володя, ещё Володя, ещё Наташа, и ещё Саша, Андрей, ещё Андрей, Света…


808. Рустам.


809. Рай – это амнезия?


810. Если Бог есть, а смерть не конец, то нет и причин для печали, лишь лёгкое недоумение по поводу вычурности этой конструкции: рождение-жизнь-смерть-вечность. И трагедия – фарс, это такая пьеса, которую играют на круглой арене наряженные в чудные одежды актёры на котурнах, играют для развлечения публики, жующей попкорн, запивая кока-колой. А если Бога нет, и после смерти пусто, то трагедии тоже нет – лишь бесконечная печаль. Но для меня, в моём прогрессирующем солипсизме, Рустам есть – без всяких причин, и тут ничего не изменит ни помощь Бога, ни противодействие небытия. Рустам умер – это значит: он совершил нечто важное, что у меня пока не получилось.


811. Я возвращаюсь домой с работы и иногда всё ещё пытаюсь нащупать в сумке разогнутую скрепку. Если Рустам выпил, он мог уснуть и не услышит звонка в дверь. У нас была старая дурацкая дверь, которая закрывалась изнутри на ключ. И если ключ не вынуть из замочной скважины, то снаружи не откроешь. Уходя с работы, звоню домой и, если Рустам дома, говорю ему: вынь ключ из двери. Он говорит «да», но иногда всё равно забывает, засыпает и не слышит звонка. Он крепко спит, когда выпьет. Тогда приходится стоять под дверью, долго звонить, потом пытаться разогнутой скрепкой протолкнуть ключ. Иногда это получается, иногда Рустам всё же просыпается. Один раз чуть было не вызвали спасателей, но обошлось – Рустам проснулся через полчаса. Один раз Кадрия не приехала ко мне в Липовку, потому что целый час не могла попасть домой, и время ушло, приехала на следующий день.


812. Мы уже собрались сменить дверь, но не успели. Когда Рустам умер, дверь была открыта. Потом поставили новую дверь, теперь ключ не торчит в замочной скважине. Мы с Кадриёй выбросили наши разогнутые скрепки. И то, что я пытаюсь иногда нащупать скрепку в своей сумке, – всего лишь фантомная боль в ампутированной части жизни.


813. У нас хорошая новая дверь, а я с глупым сожалением вспоминаю нашу старую дверь, как вспоминаю многие вещи, которые были, а теперь их нет. Мы меняем окна в квартире, сегодня был замерщик. Потом будем делать ремонт. Потом будем покупать новую мебель: шкафы для одежды, шкафы для книг. Всё это мы давно собирались. Когда мы выбросим платяной шкаф Рустама, два его книжных шкафа – это ещё из того самого, немецкого набора детской мебели, двухэтажная кровать от которого стоит в нашей избе в Липовке – когда сменим обои в его комнате, перестелим пол – что тогда останется от него? Его мелочи – колечки, коробочка, в которой хранится книжечка с микроскопическим Кораном, зажигалка «Zippo», шерстяная повязка на запястье, три цепочки, кассеты и диски с музыкой, деревянный ящик с письмами, ракушка, круглая коробочка с мелкими камешками, записные книжки, рукопись «Деревенского дневника» – всё это в новых шкафах приживётся ли? Со временем приживётся, точнее, наоборот: новые шкафы приживутся среди вещей, которые старше их. И тогда я буду с глупым сожалением вспоминать старую немецкую детскую мебель. И поеду в Липовку, чтобы потрогать двухэтажную кровать.


814. Фарид женится в 2005 году, когда ему уже за пятьдесят. Наверное, он считал, что не мог себе этого позволить, пока были живы дэв-ани и дэв-ати, за которыми ему приходилось ухаживать. Его жену зовут Райхана. Свадьба в кафе. Рустам танцует с дочкой Райханы, Дианой. После свадьбы мы быстро вернулись в Москву, а на следующий Новый, 2006-ой, год снова поехали в Казань. Фарид и Райхана купили дом в деревне, километров за двести от города. Это была давняя мечта Фарида. В деревне Рустам, в основном, читал книжки. Мы планировали: нужно будет троём приехать в деревню к Фариду и Райхане летом, когда тепло, можно купаться в Вятке, ходить в лес по грибы, в луга по ягоды. Так мы и не собрались до сих пор, в этом году Фарид даже обиделся на нас. Но мы ещё приедем, только уже вдвоём.


815. По дороге в деревню мы гостили у матери Райханы. Она живёт в городе Кукмор, что по-татарски произносится как Кукмара. Говорят, что это означает «два марийца»? Что за марийцы, почему их двое, действительно ли таково значение имени города, я не знаю. Мы ели домашний пирог: огромный, круглый, с картошкой и мясом, с поджаристой корочкой, особенно вкусной. Мать Райханы за стол не садилась, да и вообще за столом были только гости и мужчины. Мы выпили.


816. Там же мы были с Кадриёй после смерти Рустама. Было устроено что-то вроде поминок. Сначала за столом сидели мужчины, а приглашённый дед читал что-то из Корана, что-то рассказывал, спрашивал. Мне дали тюбетейку, я сижу с мужчинами за столом, они что-то говорят по-татарски, я не понимаю, только слежу, когда нужно подносить к лицу руки, сложенные лодочкой, и будто умываться. Потом мужчин выгнали в соседнюю комнату, и за столом сидели женщины, и Кадрия вместе с ними. Женщины сидели дольше.


817. Весь мир не стоит слезинки ребёнка потому, что мир вообще ничего не стоит. Но слезинка ребёнка легка, как пушинка: дети плачут, чтобы через секунду смеяться. Слеза взрослого человека тяжела, потому что взрослые не плачут. Если бы Рустам был жив, то, узнав о своей смерти, он бы заплакал. Как плачу я.


818. Когда после смерти мы были в Казани, мы не зашли к Муслим-абы. Кадрия не хотела, чтобы её жалели. А я всё вспоминал остров на Волге, домик Муслим-абы, опасную бритву, которой он первый раз бреет Рустика наголо. Рустик с большой бритой головой и долгим взглядом, похожий не то на маленького Будду, не то на уголовного пахана. Рядом с ним дедушка – дэв-ати, похожий на старого еврея.


819. Разбирая старые письма, я нашёл пожелтевший лист бумаги, сложенный много раз. Внутри – квадратик, заполненный тонкими, тёмными, шелковистыми волосами. Это волосы Рустика, когда его остриг Муслим-абы в возрасте одного года. Мне страшно прикасаться к этим волосам: Рустам где-то там, на Перепечинском кладбище, под землёй, а его волосы – вот они, здесь. Он умер, а волосы живые.


820. Мир, из которого человек рождается и в который он умирает, – это один и тот же мир? Тогда зачем?


821. Теорема Гёделя о полноте: если мир сложнее арифметики, то, чтобы быть целостным, он должен быть противоречив: быть и не быть.


822. Математическое присутствие Бога.


823. Которого нет.


824. Последние годы Рустам больше всего общался со своими дворовыми приятелями. Одного звали Игорь по прозвищу Лось, другого – Саша по прозвищу Скин. Лось порой действительно похож на лося, а Скин, наверное, от «скинхед», хотя ничего такого в нём, по-моему, не было. Они не употребляли наркотиков, они пили. Незадолго до Рустам с ними поссорился. Кадрия сказала: ну и ладно, что ты за них цепляешься, за алкоголиков? Мама, – ответил Рустам, – у меня же никого больше не осталось, друзей. Уж какие есть. Потом они помирились. Эти двое – единственные из его друзей, кто приходил к нам после. Я встречаю их во дворе, и они говорят: Давайте как-нибудь съездим вместе на кладбище, выпьем водки, вспомним. Мы можем машину найти. Видимо, пока не нашли.


825. Сегодня, 9 октября 2008 года, заходил Саша Скин, просил дать ему водки выпить. Что-то мне, говорит, плохо, глючит меня. Я его спрашиваю: А хуже тебе не будет? Нет, говорит, выпью и спать завалюсь. Всё же побоялся давать ему целую бутылку, отлил, оставил граммов 200. Он говорит: жена от меня ушла. А Кадрия говорит: ну, ушла и ушла, не умерла же. Нет, говорит, не умерла. Кадрия говорит: как ушла, так и вернётся. Он говорит: вернётся если, то уже не ко мне. Кадрия говорит: да и ты ещё не умер, другую найдёшь. Он говорит: не знаю. Ну, вы звоните нам. Наверное, слышите нас – поём мы во дворе поздно вечером, когда выпьем. Слышим, говорю.


826. Запамятовал я: ещё один друг Рустамов заходил, ещё со школьной скамьи, Андрей Фокин. Сказал, что в ДТП попал, попросил тысячу рублей в долг и ушёл, больше не приходил.


827. Значки, аккуратно сложенные в деревянную коробочку: Псков, Суздаль, Владимир. Два «Юных туриста СССР» и «Турист СССР». Ещё четыре значка: Нальчик, Голубое озеро, Аджария, Батуми. Волны гор бьются прибоем о скалы перевала Гезевцек. Рустам снимает ботинки. Я стою и смотрю. Навечно. Навезде. Всегда на перевале Гезевцек. Везде 22 августа 1988 года. Рустам снимает ботинки. Я стою и смотрю.


828. И ничего не вижу. Вода какая-то. Наверное, дождь. Снега нет, слишком тепло в декабре. Если и дальше будет так же тепло, трудно будет пройти к могиле на Перепечинском кладбище, грязи много будет.


829. Я разглядываю фотографии. В июне 2007 года, за полгода, мы поехали в Липовку большой компанией на двух машинах. Были в гостях у Лены и Саши Борисенко. Они показывали фильм о своём путешествии в Липовку по Кадомским лесам и болотам весной. Саша купил настоящий внедорожник, со шнорхелем, чтобы можно было вволю покуролесить в грязи и воде. Рустам на снимке даже привстал с дивана, чтобы лучше видеть. А вот с Людой (Людмилой Васильевной) они рассматривают фотографии в альбоме.


830. Но самый интересный снимок я сделал случайно, когда мы ещё только шли в гости. Мы шли по деревне, растянувшись, дурачились (уже немного выпили), и несли плакатик «Мы идём». Рустам в соломенной шляпе, красной рубашке и мягкой чёрной куртке с опущенным капюшоном. На ушах наушники плеера. Он полуобернулся назад, улыбается, губы сложены немного трубочкой как на старой фотографии из похода по ТВДЖ, где он стоит на большом валуне с сосновой дубинкой в руке, будто смеётся на наши дурачества, у глаз мелкие морщинки от улыбки. А за ним – песчаная дорога среди ещё по-весеннему яркой зелени травы, и дальше – маленькие домики деревни среди кустов и деревьев, и дальше – облака в синем небе. Рустам уходит туда.


831. Теперь каждый раз, идя по этой дороге, я буду проходить сквозь Рустама. Он всё ещё стоит там, полуобернувшись, будто ждёт чего-то. Он всё ещё уходит. И не может уйти.


832. Нужна была фотография на памятник. Но эта не годится: соломенная шляпа, наушники на ушах, да и улыбка неподходящая. Выбрали другую – из мая 2007 года. Мы собираемся в Израиль, третий раз. Рустам опять остаётся, так и не сделал себе загранпаспорт. Рустам и Кадрия сидят на кухне. Кадрия смотрит на меня чуть устало. Листок бумаги со списком неотложных дел. Вьётся дымок сигареты. На двух фотографиях Рустам улыбается, а на третьей – нет, а кажется, что улыбается – чуть-чуть. И в глазах его я читаю всё, что в нём было хорошего. А самое хорошее в нём было – его отношение к миру, ко всем, к друзьям, подругам, к Оле, Свете, Вике, ко всем людям, к бомжихе, к котёнку, собаке, свои ли они, чужие ли, к Кадрие, ко мне. И кажется мне, что Рустам относился ко мне лучше, чем я к нему. Потому что я от него чего-то хотел, а он меня просто любил.


833. Теперь на граните памятника над могилой Рустама будет его лицо из мая 2007 года. На обратной стороне тоже можно что-нибудь вырезать. Некоторые изображают целые пейзажи, с деревьями, церквушками и т.п., у кого-то нарисован автомобиль с деталями, у кого-то – дом. Сначала мы ничего не хотели, но потом подумали: когда идёшь к могиле, будешь видеть только обратную сторону памятника, и когда уходишь, обернувшись, тоже увидишь только обратную сторону. И мы выбрали лаконичный рисунок, белым по чёрному граниту: дерево, без листьев, лишь с парой голых ветвей, склонённое к камню. Рядом с деревом деревце, рядом с камнем камень поменьше. Это с одного моего рисунка. Кадрия сказала: возьми какую-нибудь свою картину, Рустаму они нравились. О чём я думал, когда рисовал ту акварельку? В ней есть печаль, но разве чувствовал я, что это печаль по Рустаму? Никогда больше не напишу я подобных картин, или буду писать только их одних, мне не дано знать.


834. Скоро закончу я писать книгу эту. Как бы тяжело не было писать её, я боюсь заканчивать. Будто, пока пишу, Рустам ещё здесь, стоит лишь позвать из соседней комнаты, лишь обернуться, чтобы увидеть его в кресле перед телевизором, в наушниках, которые он надел, чтобы не мешать мне писать книгу эту. Я растянул прощание на год в наивной надежде, что будет легче, что время лечит, но времени наплевать на меня. От болезни смерти лечит лишь смерть. Но я буду жить ещё какое-то время, чтобы Рустам жил вместе со мной это время. Что будет потом, не знаю.


835. Я заканчиваю книгу, и кто-то скажет: она написана, чтобы вывести смерть как закономерный итог жизни. Глупость какая! Если бы смерть была итогом жизни, если бы у смерти были какие-то особые причины, то одни люди умирали бы, а другие, у которых этих особых причин нет, жили вечно. Но люди умирают все, потому что смертны, и жизнь здесь совсем не при чём. Бумага тоже не вечна, но живёт много дольше; это непонятно и несправедливо, но это причина написания книги. Глупая причина: книга не заменит Рустама, не заменит его жизнь, лишь отчётливее констатирует смерть. Написанное бесконечно меньше того, что схоронено в моей душе, а этот слепок в моей душе бесконечно меньше того, кто его оставил. Мне кажется, Рустам знал, сколь бесконечен человек, и как ничтожна в сравнении с этим человеческая жизнь, и чувствовал, как это печально. Где-то в глубине его сердца, там, где рождалась любовь к жизни, рождалась и печаль, это было одно: любовь-печаль. Книга написана без причины и цели: так же, как рождаются, как умирают люди. Теперь, «где б души не витали»…


836. Осенью 2007 года наша кошка Туся, которая появилась у нас, чтобы не чувствовать пустоту после того, как пропала Бася, родила четверых котят. Одного пристроил Рустам своим друзьям, второго взяли по объявлению в интернете. Третьего взяла последняя подружка Рустама, её звали Рита, уже после. Четвёртый, любимец Рустама, оставался у нас дольше всех, мы даже дали ему имя – Мишка. В мае мы привезли его в Липовку. Деревня утопала в цветущих вишнях, яблонях, грушах и черёмухе – всё одновременно. Мишку взяла Вера Евушкина, она сказала: я хочу котёнка, которого любил Рустам. Теперь он уже вырос в большого, пушистого, доброго кота.


837. Кошка Туся пережила Рустама. Котёнок Мишка пережил Рустама.


838. Хочется кому-нибудь дать в морду. Кто-нибудь скажет: жизнь описали пустую, не было достижений… А я дам в морду.


839. Но ведь это я сам говорил Рустаму: Рустам, что ты делаешь со своей жизнью. Нельзя так. Найди себе женщину хорошую, создай семью. Найди дело своё. Жизнь ведь пустая у тебя, и она уходит. Нужны достижения…


840. Теперь моя жизнь пустая.


841. В задницу достижения.


842. Кадрия мудрая. Она не отчаивается. Только тихо плачет, когда я не вижу.


843. На день рождения наши друзья подарили Кадрие домашний кинотеатр. Я поставил диск Joan Baez. Этот диск я купил по просьбе Кадрии в Америке, хотя молодые продавцы не знали, кто такая Joan Baez. Я поставил Joan Baez. Я не подумал. Кадрия стояла у окна, слушала и тихо плакала. Они оба любили песни Joan Baez.


844. И ещё: Кадрия больше не покупает блинчики.


845. За месяц до написал стихотворение:
     

     Я теперь не пишу о смерти,
     Я теперь не пишу о любви.
     Я пишу о дожде за дверью,
     Я пишу о Луне в окне.
     Смерть в моём поселилась доме:
     Пьёт моё пиво
     И смотрит мой телевизор.
     А любовь за моей спиной
     Положила мне руки на плечи,
     Что-то шепчет мне тихо в ухо.
     Я бы вышел за дверь,
     Но там дождь, дождь…
     Я бы выбил окно,
     Но там ночь, ночь...

846. Почему я это написал? Почему написал за месяц до? Что-то чувствовал? Ни хрена я не чувствовал – всё время чувствовал.


847. Через два месяца после написал хайку:
     

     Зимой умереть,
     Чтобы в разгаре лета
     Падал снег, снег, снег…

848. Сегодня опять зима, но бессмысленно-бесснежная:
     

     Бесснежная зима.
     Зелёная трава ждёт снега. Снега ждут деревья.
     Недвижимые ветви, лишившиеся крыльев,
     не чуят ветер. Ветер уныл и однозвучен.
     Я был научен
     не любить
     зимы бесснежной неочарованье.
     Когда не радости - хотя бы состраданья –
     душа в природе не находит.
     Как медленно переставляет ноги
     старик, бредущий вымершей дорогой.
     И будущего снега весёлая поземка
     и неуместна,
     и не весела.

849. Я закрываю альбом фотографий – кончились фотографии.


850. Сегодня не иду на работу. Сегодня заканчиваю книгу. Иду в парк, прогуляться, продышаться.


851. Рустам с дивана поднялся, он телевизор смотрел, на меня посмотрел, сказал «счастливо». Он всегда говорит «счастливо». Сказал «счастливо», он ведь не собирался.


852. 13 лет назад Рустам написал в этот день: Утром, только затопив печь и сев попить кофе, услышал стук в дверь.


853. …лодка исчезает в тумане, исчезает в тумане, в тумане, не...


854. Рустам, ты меня слышишь? Руста-а-м! — Сейчас, пап, только наушники сниму. — Ты что там, в наушниках сидишь? — Ну да, тут все спать завалились, а мне что-то не хочется, вот решил музыку послушать. — Как ты там? — Нормально всё, только по вас с мамой скучаю. — Тебя не обижают? — Папа, ты чего говоришь-то? Кто меня обидеть может: я ведь тут самый главный. — Как это самый главный? — Ну, это ведь мой мир, понимаешь? — А есть и другие? — Нет, ну я не знаю, как объяснить. Мир вроде бы один, только для меня он мой. Это не объяснишь так просто. — Тебе хорошо? — Нормально. — Что значит нормально? Это ведь не хорошо и не плохо. — Вот так и есть. — А лучше может быть? — Папа, ты понимаешь, тут ведь как: если что-то может быть, так оно уже есть. —  Ты скажи, если нам с мамой что-то сделать нужно… — Вообще-то есть одна просьба. — Говори, мы постараемся. — Меня Скин просил один диск записать. Я записал, а отдать не успел. Он там в шкафу должен быть, на полке, только не в общем ряду, а отдельно лежит, с такой синей наклейкой. Скин, наверное, стесняется спросить, так если вы его увидите, скажите, что он может забрать диск, я всё записал. — А тебе самому-то ничего не нужно? — …связь обрывается.


855. Папа? — Рустам, это ты? — Да, слушай, у меня времени нет. Вы в Липовку на Новый год собираетесь? — Хотелось бы, но не знаю, как получится. — Папа, если поедете, можете на двухэтажку сходить? — Можем, конечно, а зачем? — В моей комнате на полке коробочка стоит, там камешки всякие, которые с Белой привезены. Вы возьмите круглый камешек, а на Старице в воду бросьте. — Так ведь Старица замёрзла уже, нам Надя Красильникова сказала. — Вот чёрт! Ну, может лунку проделать можно. — Да зачем это? — Папа, ты прям какой-то странный! Как я тебе объясню, если сам не знаю. — Не знаешь? — Ну, не то чтобы не знаю, просто не понимаю, а когда понимаю, то выходит, что не знаю. — Я не понимаю. — Я тоже. — А куда ты торопишься? — Да я не тороплюсь. — Ты же сказал, что у тебя времени нет. — Так здесь его вообще нет. — …связь обрывается.


856. Папа, расскажи, какая у вас там погода. Наверное, снегу навалило? — Если бы! Зима совсем бесснежная. Деревья голые, трава зелёная. А температура уже минус десять. Противно. В Липовке тоже снега нет, а там и минус шестнадцать доходит. — Здорово! — Чего ж хорошего? — Ты, папа, не понимаешь. Это так здорово, когда погода есть. — А там нет? — Здесь ничего нет. — Ты же говорил, что люди какие-то есть, даже спят они, ещё ты музыку слушал в наушниках. — Это всё правильно, только понимаешь папа: ничего этого нет. Я вот могу музыку слушать, только её нет, музыки-то. — …связь обрывается.


857. Рустам, ты вспоминаешь что-нибудь? Меня, маму, бабу Лиду, Фарида, Липовку, перевал Гезе-вцек, остров на Волге… — Папа, чтобы вспоминать, нужно быть живым, когда что-то забывается, а потом вспоминается. А здесь ничего не забывается, поэтому я ничего не могу вспомнить. — Тебе плохо? — Папа, очень хочется живым быть. Но это только пока я говорю с тобой. — А в остальное время? — Так ведь нет времени. Когда не говорю с тобой, меня вроде нет. Не знаю, как объяснить. — Рустам, мы очень скучаем. — Папа …связь обрывается.


858. Папа, вы там с мамой не болеете? — Почему ты спрашиваешь? — Да так что-то, вот подумал. Вы не болейте, ладно? — Раньше ты не спрашивал. — Да нет, папа, спрашивал, только ты не слышал. — …связь обрывается.


859. Рустам, а Бог есть? — Папа, ты разве веришь в Бога? — Так, может быть, я ошибаюсь. — Ошибку совершить невозможно. — Это ты у Курта Воннегута вычитал, в «Колыбели для кошки». — Ну и что? Почему не повторить за умным человеком. — Так есть или нет? — Папа, если бы всё было так просто, ты бы уже знал. — А ты знаешь? — Нет, конечно. — Как же так? Разве там это не ясно? — Папа, нет никакого там, понимаешь? Всё только здесь. — Рустам, а ты сам-то как же? — Довольно странные ощущения, иногда приятные, иногда грустно становится. Понимаешь, здесь меня нет, но я был, а оттуда это не различимо. Вроде как это ничего не значит. Бессмыслица какая-то. — Я думал, там ты всё поймёшь. — Папа, это я здесь всё понимал, как выяснилось. Только теперь забыл. — Значит, и я должен всё понимать? — Нет, папа, ты не должен, понимаешь, ты ещё не вспомнил, ты же не умер. — …связь обрывается.


860. Папа! Папа, ты меня слышишь? — Рустам? О Господи! Рустам, ты меня разбудил, сейчас четыре утра. — Прости, папа, у меня часов нет, я их дома забыл. — Я твои часы пробовал носить, но они тяжёлые для меня. Да и отвык я часы носить. Они в ящике моего стола лежат. — Папа, я тебе наврал про Бога. — Он есть? — Не в этом дело. Просто над всякой душой есть хранитель. — Это из 86-ой суры, я вчера вечером Коран листал. — А я так и не прочитал, пробовал, но скучно стало, только полистал немного. — Кто же твой хранитель? — Я думаю, это вы с мамой, вы ведь у меня всегда были. Вы меня любите. — Ты говорил это здесь. — Папа, а ничего другого ведь нет. — …связь обрывается.


861. Рустам? — Папа, ты делаешь мне больно. — Рустик, я просто плачу. — Не плачь, папа, мне от этого больно. — Я постараюсь. Вот, уже не плачу. — Папа, ты плачь, больно – это хорошо, понимаешь, это лучше, чем ничего. Только ты так плачь, чтобы не плакать, чтобы тебе не было плохо. Ты вроде как плачешь, а сам не расстраиваешься, понимаешь? — …связь обрывается.


862. Рустам, ты не жалеешь о своей жизни? Если бы изменить… — Нельзя, папа, понимаешь, не потому нельзя, что невозможно, а потому, что не нужно. Как бы объяснить? Вроде как бессмыслица получится. Вот ты сам говорил: где время, там нет сослагательного наклонения. А где времени нет, там все варианты есть. — Но если бы было по-другому… — И по-другому тоже было. Когда вы с мамой умерли, я вас похоронил, а потом ещё долго прожил. Скучал по вам очень, а потом уже сам умер. У меня семья была, детей много, внуков застал. — Рустам, это всё фантазии, не было ведь ничего этого. — Откуда ты знаешь, папа? — Ты ещё мне про параллельные миры будешь рассказывать! Не верю я во всё это. У человека только одна жизнь, и если он прожил её как-то не так, это трагедия. — Папа, прожитая жизнь всегда трагедия, любая жизнь, если она уже прожита. — Ты говоришь моими словами. — От тебя научился. — …связь обрывается.


863. Рустик, это опять я. Прошлый раз мы вроде как поругались, во всяком случае, поспорили. Ты меня не убедил, понимаешь, с этим невозможно смириться, ты умер таким молодым. — Папа, когда ты смиришься, меня не станет. Во всяком случае, для тебя. — Я не смирюсь. — Но ты, папа, всё равно не расстраивайся. Помнишь, я тебе про варианты говорил? Они все вместе сливаются, так что и вариантов-то никаких нет, есть просто я. А чтобы как-то назвать меня, есть та жизнь, которая была здесь. Понимаешь, этого больше, чем достаточно. — Но тогда получается, что всё тщетно, всё суета сует. — Да нет, папа, так не выходит, потому что жизнь прожить нужно, а если на всё рукой махнуть, то как же прожить её? — А те, кто махнул рукой, с ними-то что? — Папа, таких нет. — А как же Света, она из окна выбросилась. А другие? — Света не думала, что умрёт. — Как это? — Ну, я неточно выразился. Она просто так жить не хотела, она по-другому хотела. Понимаешь, хотеть жить по-другому и хотеть умереть – это ведь разные вещи. — Что же она тогда не попыталась жить по-другому? — Она и попыталась, думала, выбросится из окна и жизнь другая будет. — Бред какой-то. — Ну да, они все, которые из окон выбрасываются, сумасшедшие. Но их пожалеть можно. — Я теперь тоже жалею. — Папа, передай тёте Тане и дяде Сергею привет от Светы, ладно? — …связь обрывается.


864. Папа? — Да, Рустик, я тебя слушаю. Я теперь тебя всегда слушаю. Ты хочешь мне что-то сказать? — Да нет, папа, просто хотел твой голос услышать. — Мне говорить? Я не знаю, что сказать. — Тогда почитай что-нибудь. У тебя какая книга сейчас на столе? — Вот Библия лежит. — Открой наугад и пальцем в страницу ткни. — Вот открыл, это псалтирь получился, 108-ой псалом, восьмой стих. — Ну, читай… Папа, ты чего молчишь? — Не нравится мне этот стих. — Папа, ты не бойся, мне ведь там ничего уже не страшно. — …связь обрывается.


865. Рустам? — Я здесь. — Хотел тебя спросить: ты там кого-нибудь видел? — Ты опять про Бога? — Нет, я имел в виду дэв-ати, дэв-ани, ещё кого-нибудь, ну ты понимаешь, кто уже умер? — Папа, я их здесь видел. — А там? — Ты мне не поверишь. — Говори уже. — Понимаешь, тут всё и все есть, и тут ничего и никого нет. — Я тебе верю. Кажется, я и сам так думал. Но ведь мы с тобой разговариваем. — А мы с тобой разговариваем? — …связь обрывается.


866. Папа? — Рустик, ты меня напугал. — Прости, сейчас что, опять ночь? — Нет, ты меня прошлый раз напугал, когда спросил «А мы с тобой разговариваем?» —  Да ладно, папа, шуток что ли не понимаешь? — Хороши шутки! Может, я головой заболел, с ума схожу? — Ну, папа, если так думать, тогда здоровые только мёртвые. — А они здоровые? — Папа, это тоже шутка. ­ — А-а… У тебя сегодня весёлое настроение. — …связь обрывается.


867. Рустам? Ты почему про Вику не спрашиваешь? — Папа, я боюсь спрашивать. — А говорил, что тебе там ничего не страшно. — Так это там, а когда я с тобой разговариваю, я здесь. — Не пойму я, как это происходит? — А это происходит? — Ты опять шутишь? — Папа, я тебя просто люблю. — …связь обрывается.


868. Папа? — Да. — Мне мама сказала, ты книгу пишешь? — Ты с мамой разговаривал? — Конечно, я всё время с ней разговариваю, как с тобой. Жаль только, всем вместе нельзя поговорить. — А почему нельзя? — Папа, ты же знаешь: я ведь не по телефону с тобой говорю. — Ну да, это, наверное, что-то вроде мобильной астральной связи? Когда голос в голове слышится? — Вот именно. И здесь спикерфон не предусмотрен. — Ну, ладно. А что мама говорила? О чём вы с ней беседуете? — Да так, обо всём. Она тоже про Бога спрашивала, про дэв-ани с дэв-ати. Ругала меня. — Как ругала? — Ну, не то, чтобы ругала, а просто жаловалась, что вот, мол, я умер, жизнь свою загубил, а мне так много было дано, голова у меня хорошая была, а ничего не получилось, и так далее. — И что же ты ответил? — Папа, а ты разве не знаешь ответа? — Кажется, догадываюсь. Ты сказал, что здесь это уже не имеет значения, а там и вовсе не в том дело. — Да, что-то вроде этого. Хотя, конечно, обидно. — Ага! Всё-таки, обидно. А меня уверял, будто тебе с этакой космической высоты уже не различить, какая хорошая жизнь, какая плохая. — Папа, не придирайся. Обидно, что жизнь кончилась, какая бы она ни была. — …связь обрывается.


869. Папа? — Да. — Ты мне про книгу ничего не сказал. — А что говорить? Почему-то мне кажется, что ты уже всё знаешь. — Вообще-то, да. Я просто хотел сказать, ну, ты, папа, не ругай меня очень сильно, пожалуйста, за то, что я умер. — Рустик, я …связь обрывается.


870. Рустик! Мне иногда грустно становится и чудится, что ты в маленькой комнате на кровати лежишь, книжку читаешь. — Ну да, я иногда так делаю, когда грустно становится. — Я иду в маленькую комнату, а тебя там нет. — Значит, тебе чудится, что меня нет. — И то чудится, и это чудится. А что же на самом деле? — То, что грустно становится. — Хочешь сказать, что мир – это мои ощущения? Или твои? — Это солипсизм называется. — Рустам, ты разве это слово знаешь? Или опять моими словами говоришь? — Ты просто не спрашивал никогда, знаю я или нет. — Не спрашивал. А сейчас спрошу: так как насчёт ощущений? — Я, папа, тут понял, что реальность – это как отражение в зеркале. Если слева смотришь, то видишь то, что справа; если справа смотришь, то видишь то, что слева. — А если прямо смотришь, то себя можно увидеть. — Папа, ты и так всё знаешь. Только себя увидишь перевёрнутого: сердце-то справа. — Но что-то ведь в зеркале отражается. Может быть, это реальностью называть? — А как узнать, что в зеркале отражается, видим-то мы только зеркало. Ещё бывает, что зеркало кривое. Помнишь, мы с тобой в комнате смеха были? — Ты тогда совсем маленький был, неужели помнишь? — Папа, я теперь опять маленький. — Не понимаю. — Ну как тебе объяснить, я вроде как и маленький и взрослый, одновременно всё. — Перевал Гезе-вцек? — А ещё остров на Волге. — Ногу ошпарил на Угре? — А ещё свинкой болею в Казани. — В Симеизе в жёлтом костюмчике? — Меня дэв-аника пеленает. — …связь обрывается.


871. Рустик! Мы тут скоро ремонт делать будем. Вещи твои все оставим. Только шкафы старые из твоей комнаты выбросить придётся, мебель поменяем. Это ничего? — Папа, вам ещё нужно дверь поменять входную, она плохая. — Да мы уже поменяли. А недавно нам окна новые поставили. — Здорово! Хотелось бы посмотреть. — Ты разве оттуда не видишь? — Хотелось бы по-настоящему посмотреть, ну, ты понимаешь, папа? — Ты всё-таки умер. — Да …связь обрывается.


872. Папа? — Да, Рустик. — Как ты думаешь, меня скоро забудут? — Мы с мамой тебя никогда не забудем, ты же знаешь. — А когда вы умрёте? — Ольга молодая ещё, она дольше проживёт. Она тебя тоже помнить будет. Ещё друзья твои. — А потом? — Может быть, Вика? Она, конечно, ещё совсем маленькая была. Таня и Сергей будут ей рассказывать о тебе и о Свете. — Думаешь, она что-то поймёт? Она ведь не такая, как все. — Откуда нам знать, Рустик? Может быть, она лучше всех понимает. — Всё-таки жалко. — Нас всех когда-нибудь забудут. — Некоторых людей долго помнят. Ну там, Александра Македонского, Конфуция, Шекспира… — Это не их помнят, а только их дела или их слова. — Ты, папа, стихи писал, может быть, их будут помнить. — У тебя теперь есть «Деревенский дневник». — Папа, это же я просто так написал, разве это интересно кому-нибудь. — Люди читают, я видел в интернете: многие читают. Потом я вот эту книгу напишу, это о тебе книга. — Наверное… Только тогда получится, что я останусь в твоей книге. А меня самого, каким я был, живым, помнить уже не будут. Как отражение. — Рустик, тебе плохо? — Сейчас, когда говорю с тобой, плохо, папа. А вообще никак. — …связь обрывается.


873.  Рустам? — Да, папа. Я знаю, что ты хочешь спросить. — Ты мои мысли читаешь? — Ну, когда мы разговариваем, мы же языками не шевелим. — Так что ты ответишь, если знаешь вопрос? — Нет, папа, тут не ад, и не рай. И не католическое чистилище. И не подготовка к реинкарнации. — А что же? — Вообще-то я говорил уже: ничего. Только, понимаешь, это не такое ничего, которое было бы, если бы меня никогда не было, если бы никаких людей никогда не было. Тут какое-то другое ничего. — Тени во тьме? — Тьмы тоже нет. Некоторые думают, что это сплошной свет, но так только кажется, потому что тьмы нет. — Ты ощущаешь чьё-то присутствие? — Ты хотел спросить, божественное присутствие? Нет, тогда я чувствовал бы что-то постороннее. А я ничего постороннего не чувствую. Как если бы я сам был Богом. — Рустик, но тогда… — Нет, папа, никакого всеведения и никакого всемогущества нет, только всепечаль. —  …связь обрывается.


874. Рустик, я хочу понять: ты умер таким молодым. Теперь у тебя истинный возраст? — Да, только мне нисколько лет, потому что времени нет. — Истинный взгляд? — Только я ничего не вижу. — Истина? — Как будто меня обманули, или я кого-то обманул, или сам себя обманул. —   …связь обрывается.


875. Папа? — Я тоже догадываюсь, что ты хочешь спросить: зачем человек живёт? — Ты знаешь? — Когда ты жил, я знал. Только я не знал, что знаю. — А теперь? — Теперь я спрашиваю, зачем человек жил? — Папа, это нельзя спрашивать. — Почему? — Потому что бессмыслица получается. Вместо того, чтобы спрашивать о человеке, мы спрашиваем о том, что после него осталось. — А что остаётся после человека? — Ничего не остаётся. — Но это не такое ничего, как если бы человека никогда не было? — Не такое. Но всё равно ничего. — Так зачем человек живёт? — …связь обрывается.


876. Рустам, ты не договорил. — Папа, у вас снег выпал? — Да, немного, правда, но земля уже белая. — Папа, если бы меня не было, снег бы по-другому лежал, правда? — Правда. — И ветер по-другому бы дул? — Правда. — И ветви у деревьев чуть иначе перекрещивались? — Правда, Рустик. — (смеётся) —…связь обрывается.


877. Папа? Тебя долго не было. — Я посуду мыл. Сковородку долго очищать пришлось. — Раньше я тоже посуду мыл. — Ну, сковородки ты не любил очищать. — Это я ошибался. — Ты хочешь сказать… — Ну да, папа, вот смотри. Раз ты посуду моешь, значит, кто-то из неё ел. Мама ужин приготовила. А для этого она в магазин ходила, продукты покупала. А продукты за деньги продают. Вы с мамой работаете, чтобы деньги заработать. В метро ездите, с разными людьми общаетесь. Потом к нам гости приходят. — Людмила Васильевна была. — Вы, наверное, обсуждали, как в Липовку на Новый год поедете. — Обсуждали. — Значит, уже Липовка. А там тоже люди живут. — И ещё Старица, лес, луга, Мокша. — Ну да, папа, и небо, и облака, и звёзды. Мы с тобой, конечно, упростили всё: как будто сказку придумали для маленьких детей. Но ведь правда: так весь мир и выстраивается. Совсем недалеко до самой дальней звёзды. — …связь обрывается.


878. Рустик, я ещё пепельницу сполоснул. Хочу сказать: этого мало. — Папа, ты очень много куришь. — Не отвлекайся, Рустам. Книгу писать не легко, знаешь ли. — Папа, это тебе мало, а мне уже бесконечно много. — Прости, Рустик, я не то хотел сказать. — Это ты меня прости. Я понимаю: человеку нужно что-то очень большое. — Бесконечно большое. — Ты спрашиваешь, зачем мир существует? — Зачем всё вообще? — Папа, мы тут с Богом беседовали. Он тоже грустный был. — С Богом? — Папа, не придирайся, это просто такой оборот речи. — А… — Знаешь, папа, ты не грусти, пожалуйста. Ну, не всё время. И маме скажи, чтобы не горевала сильно. Когда вы смеётесь, Богу тоже весело. — …связь обрывается.


879. Рустам, мы завтра на кладбище едем. Год будет. — Папа, я не знаю, что сказать. — Рустик, что там, на кладбище? Там, под землёй, наверное, уже кости видны, рубашка твоя чёрная истлела, бусинки с цепочки рассыпались, в книжечке с Кораном бумага расползается… — Папа, я не знаю, что сказать. — Кто там под землёй? Это ты? — Папа, я не знаю, что сказать. — Рустик, мне кажется, зачем-то это всё нужно: на кладбище приехать, цветы положить, выпить водку в память о тебе, налить тебе рюмку и поставить на могилу. — Папа, будет грустно. — Но тебе это нужно? — Когда вы с мамой будете плакать, я тоже буду плакать. Спасибо, папа. — Я так и думал, что нужно. Не знаю, зачем, какой в этом смысл, но так нужно. — Папа, я был как ты: не любил печалиться и всё время печалился. — …связь обрывается.


880. Папа? — Я здесь. — Завтра у вас гости будут? — Конечно, Рустик, соберёмся, тебя будем вспоминать. — Расскажи, кто придёт. — Ты же, наверное, и так знаешь. — Ты всё равно расскажи, я хочу послушать. — Ну, Люда будет, Людмила Васильевна. Она с утра будет, с нами на кладбище поедет. — А как вы поедете? — Нас Наташка обещала отвезти. Так что мы у могилы четвером будем. Вечером она тоже придёт. — А ещё? — Ещё Саша Белугин, Саша Косачев, все, кто тебя давно знал. Потом Таня с Сергеем хотели придти, конечно, без Вики. Ещё Маша. — Какая Маша? — Ты её совсем немного видел, она недавно появилась, но как-то подружилась с нами, на сорок дней она тоже была. Маша дизайнер, она обещала нам проект обустройства комнат нарисовать, сначала твоей комнаты, когда мы будем там ремонт делать и мебель покупать. — Это здорово, красиво будет. Больше никого? — Может быть, Игорь Калинович с Ирой приедут. Но это неточно, у них вчера дочка из Англии прилетела, они сегодня рождество празднуют по западному календарю. — Скина с Лосём не звали? — Рустам, мы решили, что если они хотят придти, пусть сами приходят. А специально звать ­– не звали. То же и с Ольгой. — Ну, и правильно, папа. Мне-то рюмочку нальёте? — Так ты и там выпиваешь? — Папа, это шутка. — Невесёлая шутка. — Ты просто не привык, папа. — …связь обрывается.


881. Рустам? — Папа? — Я не знаю, что ещё писать в книге. — Ну, я же не могу тебе советовать. — А ты всё-таки посоветуй. — Напиши так: «Жил-был мальчик Рустик. А потом его не стало. Но солнце всё равно светило, и дождик капал». — Сейчас зима. — Тогда напиши: «и снег падал на землю». —  …связь обрывается.


882. Рустам, а если без шуток? — Папа, это не шутка. Ведь так всё и было? —  …связь обрывается.


883. Рустам? — Папа? — Мама очень переживает. — Она книгу прочла? — Да. Говорит, мы теперь стали старые и никому не нужные. — Вы же ещё не старые. — Старые, старые. И мы совсем одни. И Люда вот тоже совсем одна. — Папа, обними маму за меня. Пусть она не горюет. Там не так уж страшно. — А здесь становится страшно. —  …связь обрывается.


884. Рустам, мы тебя увидим, когда умрём? —  …связь обрывается.


885. Папа, это ничего, что я умер? Всё равно ведь потом будет погода прекрасная, весна, и всё тип-топ. —  …связь обрывается.


886. Рустам? — Папа, тут такое дело, даже не знаю, как сказать… — Тебе пора? — Я вообще-то и так задержался. — Да куда ж ты спешишь, когда времени нет. — Папа, у тебя-то оно есть. — Мама? — Я с ней уже прощаюсь. — Но потом? Иногда? Это возможно? — Папа, ты и сам знаешь, что возможно всё. — Рустик? — …связь обрывается.


887. Папа? — …связь обрывается.


888. Рустам? Рустик? Руська? — …абонент недоступен, недоступен, недоступен.

 

P.S. Уже после того, как я написал последнюю фразу книги, мы с Кадриёй разбирали старые папки с бумагами и нашли пару страничек из тетради в клеточку, исписанных рукой Рустама и помеченных датой “19 апреля 1987 года”. Я подумал, что это как раз то, что имел в виду Рустам (или не Рустам?), когда говорил (или не говорил?): «Напиши так: Жил-был мальчик Рустик».

Рустам БУРДОНОВ

НАГРУДНЫЙ  КАРМАН  ЖЁЛТОЙ  РУБАШКИ  В  КЛЕТКУ

          Я лежу на кровати. Кончается воскресенье, и завтра надо будет идти в школу. А за окном мразь, снег идёт, как будто зима, а сырость прямо до костей пробирает. Грустно. Хочется спать. Я переворачиваюсь на другой бок и вдруг слышу: где-то рядом что-то позвякивает. Это в моём кармане звенят ключи. Я вынимаю их: они красивые, на синей пластмассовой цепочке висит металлический карабин, а на другом конце – ключ от моей квартиры, он немножко погнут, но это не страшно – он прекрасно открывает дверь. А когда я иду в школу, я пристёгиваю карабин к джинсам и кладу ключи в карман, а кусок цепочки сви­сает из кармана. Иногда я возьму их и начинаю раскручивать, и цепочка со свистом режет воздух. Мама говорит, что эта цепоч­ка от косметического сундучка. Очень может быть. Я кладу це­почку обратно в карман, и вдруг слышу какой-то шелест. Думаю: может рубль в кармане со сдачи остался, или записка какая – и то и другое иногда бывает у меня в кармане, но рубль в конце концов оказывается в кружке (в шкафу у нас есть кружка для денег), а записка выбрасывается. Но нет, это не записка и не рубль, это фантик от конфеты "Чебурашка". Уж не знаю, где я её съел, но должно быть было очень вкусно. Вообще-то я не очень-то уж сладкоежка, то ли дело Генка – тот может целую банку варенья зараз умолотить и хоть бы что. Но у нас есть ещё больший любитель сладкого – это Пушок. Например, я пью чай и достаю сахар из шкафчика, так тот по звуку узнаёт, что я достаю сахар, и бежит ко мне. Он за кусок сахара готов даже послужить немножко, но больше всего он, как и положено добросовестной собаке, любит косточку. И когда он грызёт её под кроватью, к нему лучше не подходи – может и укусить.

          А ещё у меня в кармане лежит много крошек. Да-да, не удивляйтесь: крошки от белого хлеба. Откуда они? – спросите вы. Очень просто: в школе почему-то очень хочется есть, вот мы и бегаем в столовую, и набираем хлеба. Рассовываем его по карманам, а потом ходим к щипаем его. Вот хлеб-то мы съедаем, а крошки остаются. И почему-то в школе нам хочется именно белый хлеб, и не по 16, не по II или там 18 копеек, а именно по 23 копейки – тёплый, вкусно пахнущий. Кто бы мог подумать, что в школе так хочется есть. Мне так хочется есть только в школе и в походе. А так наберёшь хлебушка и ходи жуй. Правда, хлеб нам не всегда дают, но мы не унываем и бегаем тогда в булочную.

          Да, чего только не бывает у меня в карманах – с ума можно сойти! Иногда попадаются разные огрызки, значки, клёпки, и много другого разного барахла!!!