 |
 |
|
|
|
|
Александру Белугину Александр Белугин - начальник над всей живописью. Он - в засаде с примкнутою острою кистью. Как увидит какой-нибудь женственный торс, Он в атаку идет как какой-нибудь Щорс. Как увидит какой-нибудь девушки личико, Он напишет ее непременно без лифчика. И ползут по стене, поднимаясь все выше и выше Руки, ноги, и лица, и груди, собою колыша. Александр Белугин на это внимания - ноль. Он земли и небес изучает и сахар и соль. И дымятся и пенятся краски в котлах и ретортах. Уплывает художник в космические натюрморты. И кружатся миры словно месяцы календаря. И кружится Белугин как обруч в руках блондаря. У того бондаря на Белугина хитрый прикид: Он его бережет, он ему по ночам говорит: "От сумы и тюрьмы убежишь, не доедешь до лесоповала, Александр Белугин - начальник и житель Подвала". 2001 |
|
Дмитрию Авалиани Авалиани - ведущий сотрудник поэзии, Через шипов заостренные лезвия, Через терновник ведущий построчно, По-над великой, могучей и сточной Канавой русского языка, И других языков при случае и до кучи, Чтобы не было скучно. Через терновник ведущий и через розарий, Ошеломляющий запахом роз и азалий. Куда же, куда он ведет борозду? Наверное, видит на небе звезду. Он видит на небе двойную звезду. И в каждой звезде отражаясь, звезда Ему говорит: "Ты ведешь не туда!" Но курс не меняет упрямый ведущий - То в адову бездну, то в райские кущи. И звезды, смирившись, иначе сияли. И мы наблюдали эффекты слияний, И возлияний, И чудо рождения "авалианий"! 2001 |
|
Вилли Мельникову Вилли Мельников - старший служитель искусства. Он вызывает крылатые чувства. И, создавая хвостатые мысли, Он применяет мохнатые числа. Монстры и чудища ищут известности Под куполом храма изящной словесности. И каждый засунуть тайком норовит Под стены и башни его динамит. Жрецы в одеяниях древних и пыльных Кадилом махают на них изобильно, И скрыться скорее спешат, семеня, И шепчут в усы: "Чур меня! Чур меня!" А Вилли Мельников Забрался на мельницу. А Мельников Вилли Укрылся на вилле. И там в тишине алхимической Он делает опыт языческий, Собравши большое количество Бродячих, бездомных, юродивых слов Из наших еще не приснившихся снов. Чтоб птицы, и скалы, и звери в лесах, И рыбы, и трубы, и мы в городах Запели бы песню на всех языках. Чтоб песня с небес нависала над пашней Обратной как сон вавилонскою башней. 2001 |
|
Гене Россошу - Скажи-ка, друг мой, далеко ли Уходишь ты в тяжелых валенках? - Я ухожу по следу маленькой Еще не окрыленной воли. Чтоб уберечь ее от боли. Смахнуть с лица ее печалинки. И подарить цветочек аленький С уже запекшеюся солью. - Мой друг, печальный ждет конец В стране заснеженных сердец Такое хрупкое созданье. Он молча не поверил мне. Он слышал голос в тишине. Он не сказал мне "до свиданья". 2001 |
|
Вере Сажиной О Вере Сажиной Легенды слажены А может, сложены Как в ножны вложен Клинок таланта Дамасской стали И маской стали Смех и печали Мех на плечах Лицо в вуали В ладонях-птицах Клинок лучится И голос снится И голод жить А может, шить Из тонкого ситца Красивые фенечки И разные венечки А может, веночки Те, что из ромашек Надевают на голову Чтобы волосы По ветру струились С севера на юг И рождался звук Которого не бывает Который рождается Живет и умирает В тишине похожей На острие клинка... 2001 |
|
Алексею Сухоручкину Алексей Сухоручкин похож на сухого китайца. Он не тот весельчак, кто в тяжелом своем животе Носит счастье и благополучье на долгие годы И летает на облаке без применения рук. Алексей Сухоручкин недвижим, как старый бамбук. Он живет как лежит на обочине камень. Он не ходит в шелках, он рисует на шелке пейзаж. И уходит в туманные дали и горные выси по тропе, что пред ним возникает под чуткою кистью. Он уходит, не зная, найдет ли обратной дороги. Алексей Сухоручкин как тот пустотелый тростник, на котором играют, собравшись на летний пикник опьяневшие и потерявшие бдительность боги. Алексей Сухоручкин сказал, что все это обманно, мол, душой он стремится не в горы, а ближе к дивану. И пошел, но настиг его Неба решительный свист. И туманное Дао с угрозой сказало: "Вернись!" И застыл Сухоручкин - художник, китаец, флейтист. 2001 |
|
Сергею Федину У Сергея Федина есть толстая тетрадь в клеточку. Каждый день он открывает тетрадь и записывает новое знание в очередную клеточку. Уже много клеточек заполнено, есть даже целиком заполненные страницы. Правда, смысл разбиения на страницы остается неясным. Одни считают его случайным, другие же полагают, что эта случайность глубоко продумана и тщательно расчислена. Когда все клеточки будут заполнены, в мире больше не останется тайн. Вместо того, чтобы ломать голову над какой-нибудь загадкой, достаточно будет найти соответствующую клеточку и прочитать ответ. Проблема лишь в том, как эту соответствующую клеточку найти. Для этого у Сергея Федина есть другая тетрадь - в линеечку. Но что в ней написано остается тайной. Разгадка этой тайны хранится в третьей тетради. Ее страницы никак не расчерчены. И на них ничего не написано. Они белые и только слегка пожелтевшие по краям. Сколько ни вглядывайся, ничего не увидишь. А Сергей Федин видит. И все, что видит, записывает в четвертую - черную тетрадь. Она вся испещрена записями так, что ни одного белого места не осталось - все страницы сплошь черные. Ничего понять нельзя, если не знать ключа. А тот ключ находится в пятой тетради. Здесь все страницы прозрачные так, что, когда читаешь, то читаешь всю тетрадь целиком. Текст очень короткий - всего три слова. А что они означают можно узнать только из шестой тетради. На ее обложке написано: "Сергей Федин. Черновик". А между обложками ничего нет, ни одной страницы. Только клубится туман первозданного хаоса и в нем что-то чуть-чуть просвечивает иногда. Поэтому самой главной оказывается седьмая тетрадь. Но о ней ничего неизвестно, даже то, существует она или нет. Конечно, разгадка этой тайны существует и Сергей Федин уже записал ее в соответствующую клеточку первой тетради. Но, чтобы узнать, в какую именно клеточку и на какой странице, нужно заглянуть в тетрадь в линеечку. А для этого потребуется третья, белая тетрадь. И так далее... 2001 |
|
Александру Кувшинову Акварели Александра Кувшинова - очень тонкие и мягкие. Если смотреть дальше, чем за пять метров, ничего не увидишь - так, белеется что-то. На фотографии картины не получаются - пленка засвечивается. Может никаких акварелей и нет вовсе - Александр Кувшинов показывает чистый лист и говорит: это - то-то. И мы видим то-то. А на самом деле - иллюзия и гипноз. Сам Александр Кувшинов против этой гипотезы решительно возражает. Он говорит: все наоборот - если картину видно с десяти метров, на ней ничего нет - так, наляпаны краски. А к моей акварели подойдите поближе, видите - то-то? И мы видим то-то. Может быть, и на самом деле то-то. Александр Кувшинов рисует пейзажи и цветы. И возникает вопрос: а существуют ли такие пейзажи? и растут ли в них такие цветы? Чтобы убедиться, нужно подойти совсем близко, лучше всего - войти внутрь картины. Тогда будет хорошо и ясно видно. Хотя снаружи, может быть, вообще ничего нет - чистый лист. Или есть, но что-то другое. Это еще Кант говорил: вещь в себе, конечно, как-то проявляется наружу, но только это явление никакого отношения к самой вещи не имеет. Александр Кувшинов рисует круг, а мы видим - квадрат. Внутри акварели - сосна, а снаружи - пальма. И это еще хорошо, а то ведь может получиться, что мы видим квадрат, а на самом деле - сосна. Но если уж входить в картину, то нужно в ней как следует осмотреться. Там, наверное, тоже есть дороги, дома, заборы, зрители и художники. Художники рисуют картины, которые снаружи как-то не очень видны. Дальше пяти метров ничего нет. Тогда нужно подойти ближе и войти внутрь. Там тоже свои пейзажи и в них растут цветы. А где-то между цветами бродят художники. И рисуют акварели. И так далее. Но тут не обязательно бесконечность получается. Может быть, круг замыкается и в какой-нибудь сто двадцать третьей картине художник рисует сто двадцать четвертую акварель. Зритель в нее глядит и видит наш реальный, реальный, реальный мир. Оттуда, изнутри, он ему кажется бледным и как бы несуществующим. Но зритель присматривается внимательнее и видит чьи-то склонившиеся головы. А это наши головы, когда мы смотрим в акварели Алексея Кувшинова, склонившись к ним поближе. Вот только непонятно: то ли мы кажемся изнутри бробдингнегами, склонившимися к маленькому окошку в маленький пейзажный мир, то ли, наоборот, - лилипутами, окружившими глаз зрителя и заглядывающими в его зрачок? А может, и вовсе - гуигнгнмами, по-нашему - лошадьми? Вот такой причудливый мир акварелей Александра Кувшинова. Это, если присматриваться. 2001 |
